У шкипера горло луженое.
— Как ставите весла, разз-зявы?
Это самая слабая степень его негодования.
— В рей, грот, фал!
Дружинин уверен: морские словечки скорее вовлекут практикантов в бесподобную морскую службу.
Вымуштровал. Будь ты хоть трижды адмирал — гляди, любуйся.
Мощный бросок — и лопасть к лопасти, точно носок к носку в парадном расчете.
— Весла на воду!
Шлепок в един звук, как удар хлыста по волне.
Вот так-то.
Доволен шкипер. Сам он нигде не учился, но все морское дело познал на плаву. Часто гордится: «Устав свой знаю».
Начиная от Адмиралтейства кильватером вытянулись военные корабли. Они на якорях. Толстые канаты выброшены на берег.
Книга русского флота как будто распахнула свои шелестящие от ветра страницы.
Фрегаты — «Воин», «Кавалер», «Кронделивде»…
Гукора — «Кроншлот», «Михаил»…
Флейты — «Дагерод», «Эзель», «Соммерс», «Норгин»…
Гальоты — «Лоцман», «Гогланд»…
Яхты — «Елисавета», «Принцесса Анна»…
Шнява — «Вестеншлюп»…
А вот и «Мальбург». Ну да, Берингов же! Он тогда сказал, что идет «Мальбург» принимать о шестидесяти пушках. Новенький. С иголочки.
— Вась, покричим?
— Давай!
И в две крепкие мальчишеские глотки:
— Иван Иваныч!
Где услышать? Пуст капитанский мостик.
— Га-аспа-адин Беринг!
Не откликается «Мальбург».
— Беринг кто? — спрашивает Дмитрий.
— Капитан один.
Харитон усмехается:
— Капитан этой посудины?
— А чем плоха? — Прончищеву не нравится язвительность Харитона.
— Да ничего. Ты лучше на яхточку погляди!
Действительно — хороша яхта. Ничего не скажешь. Точно нарядная барышня затесалась в строгий воинский строй. Борта «Елисаветы» окрашены в праздничный малиновый цвет, сияют стекла, мачты красной кожей оббиты. Понятно — царская яхта. Как ей не выделяться.
— Ох, на такой бы поплавать! — Харитон подталкивает Васю. — Во повезет, кому достанется послужить на ней.
— Яхта яхтой. А фрегат все же…
— Лучше?
— Не лучше. А больше для нашего брата. Я бы пошел на «Мальбург».
— Ну и дурень.
— На яхте, конечно, скорее чины получишь. На виду у всех.
На берегу сержант Евский поджидает свою команду.
И опять на набережной взлетает песня:
Босоногие питерские мальчишки замыкают строй флотских парней.
ПРОМАХ
Борис Иванович любил повторять:
— Не тот командир на судне хорош, кто солью морской пропитан. Но тот, кто просмолен варом и гарпиусом.
Лаптев мало напоминал лощеного учителя географии рыцаря Грейса, погруженного в свою науку профессора Фархварсона, чей склад ума возвышал его над другими преподавателями.
Во всем облике Лаптева выступала прежде всего мужицкая хватка. В манере поведения угадывался скорее работный человек, нежели дворянин, каким он и был по рождению. Не мнил себя вельможей, а был обласкан царем, и его чтили в Адмиралтейств-коллегии. В своем учебном классе не гнушался самой черной работой, хотя для обучения плотницкому и столярному ремеслу, конопатному делу имелись подмастерья.
Как он владел топором!
Что может быть проще, чем тесать бревно?
Берешь рукоятку, примериваешься, а топор — черт бы его побрал! — скользит по стволу или коварно уходит в затес. Плотницкий инструмент неподвластен кривой руке.
Чертыхаются школяры. Никак не сладить.
Но вот топор берет Борис Иванович, и видно, как подушечки ладони обласкали рукоятку. Только что топор казался неуклюжим, а поди ж ты… В руке Лаптева податлив, легок — просто игрушка!
Вот бы так!
Василию нравится работать с деревом. Всякий инструмент с руки. Медведок — он для грубой отделки. Стружку потоньше снимает шерхебель. А после рубанка-струга проведешь ладонью по еще теплой спинке бруса, не дерево — шелк.
У медведка голос сердитый, ворчащий. Шерхебель — тот поет протя-а-а-ажно. А струг по-ребеночьи попискивает, стружка у него тонка, как детский локон.
Славно видеть, как бревна мало-помалу приобретают вид свежих, ухоженных брусьев — в поблескивающих плоскостях проступает розоватость ветчины. Скоро является корабельный плотник. Номерным резаком проставляет цифру: «куда какой штуке надлежит быть». О, теперь это не безымянные
