время.
– Так как насчет квартирки?.. Я выкуплю у тебя ее, богатая Аллочка, то бишь, пардон, Любочка, выкуплю. Но, предупреждаю, по дешевке!.. У меня «капусты» не так уж много, хотя кое-что я на квартирку в Москве скопила!.. Да страх не хочется поселяться где-нибудь в Текстильщиках, в Теплом Стане... Люблю центр, грешница!.. Тут у «Интуриста», у «Пекина», у гостиницы «Россия» – такая золотая пастьба, мать!..
Алла, с шумом отодвинув старый, с черной дерматиновой обивкой, стул, села за стол и подперла лицо кулаками. Да, такие стульчики сейчас только в грязных ЖЭКах соатлись да в старых московских коммуналках, у стариков и старух. Прошлый век, тяжкая жизнь, нищета...
– Я нищая, Серебро, – тихо, вертя пустую кофейную чашку в руках, сказала она.
Инна так и вскинулась.
– Ага, так! Ну и ну! Так я тебе и поверю, подруга! – Ее матовые щеки налились румянцем. – Рассказывай мне сказки! Уж я-то сама пою у ребят в рок-группах, я знаю, сколько стоит одитн концертик Любочки Башкирцевой! Не гони дуру, мать. Не прибедняйся. Не хочешь помочь, жмотишься – так сразу и скажи. Ну да, что это я, действительно, лез в чужую жизнь. В твои планы...
Серебро склонилась над электроплиткой, крутя над ней джезву с кофе. Прядь ее волос выскользнула из пучка, упала вниз, подожглась на раскаленной спирали плиты. В комнате запахло паленым. Серебро завизжала и зажала тлеющую прядь в руке.
– Фу, ну и дух!.. Будто копыто сожгли.
– Снимай кофе, убежит...
Инна дернула джезву вверх. Быстро разлила кофе по чашкам. «И у чашки щербинка. Нищета, нищета. А Серебро копит денежки. На жилье копит. Лишнего себе не позволяет. Всю жизнь будет копить, кляча. Так в коммуналке и помрет».
– Что у тебя глаза грустные сделались?.. Не надо мне было соваться с этим разговором, я идиотка...
– Я правда нищая, Серебро. Я беднее, чем ты. На мне все не мое. – Алла жалко ущипнула себя за черный шелк платья от Армани. – Я живу не в своей хате. И все деньги за концерты продюсер кладет не на мои счета. Я, Алла Сычева, какой была бедной шалавой, там, на Казанском, такой и осталась. Я только мотаюсь на виду у всей страны. Пою... ору, кричу... и меня все слышат... и меня не слышит никто...
– Ну не плачь, что ты! – Инна брякнула чашечкой о блюдце, чуть не разбив ее. – Не плачь! И так проживем...
– Есть возможность, – Алла утерла нос ладонью, Серебро, порывшись в кармане халатика, подала ей платок, – добыть деньги. Но эти люди очень опасны. Я могу сильно проколоться с ними, понимаешь?.. Я должна их обмануть. И, если у меня получится...
– Ты тоже будешь обманывать! – Серебро всплеснула руками. – Ты научишься играть в те же игры, что и все они! Ты станешь как все!
– А мы с тобой, когда пахали на Казанском, были не как все, да?!
– Ну, мы... Мы, мать, были же под Сим-Симом...
Перед глазами Аллы встало мертвое лицо Сим-Сима, его проколотое, как у Любы, горло. Она поднесла чашку с кофе к губам и выпила ее залпом.
– Слушай, Инна. – Ее голос внезапно охрип. Так с ней бывало всегда, когда она слишком много пела, слишком много курила или сильно волновалась. – Слушай. Ты не знаешь, Сим-Сим был только сутенером или не только? Ты не знаешь, чем он занимался в свободное от возни с нами, девками, время? Чем он еще был занят в жизни, кроме девок? Ты никогда не задумывалась об этом? Ты никогда не думала о том, почему его убили?
Серебро пощелкала ногтем по медной тыковке старой абхазской джезвы.
– Думала. Еще бы не думать. Все мы думали. – Она посмотрела прямо в лицо Алле. – Гарькавый был странный тип. С виду он был дурак дураком, помнишь, да? Такой синемордый битюг, взгляд тупой, мрачный, будто только что замочил кого-то в подворотне. А на самом деле наш Сим-Симыч играл в интеллектуала. Он же был заядлый рок-тусовщик. Старый рокер. – Инна вытащила из-за пузатого чайника пачку «Gauloise», закурила, прикурив от еще раскаленной спирали плитки. – Вечерами, ночами он частенько пропадал на рок- сборищах. Ходил в клуб «Птюч», все канал под молодого, старый козел. – Инна зло сплюнула табачную крошку, приставшую к губе. – Козел, одно слово, козел! Ты знаешь, мать, он ведь и в тюряге отсидел. Это я узнала потом, от стриженой Хельги, помнишь, прибалтка такая была, Симыч ее в казино «Зеленая лампа» отловил, ну, она работала под мальчика, такая травести, от парня не отличишь, бисексуалам это нравилось. – Серебро затянулась, выдохнула дым. – О, как он издевался надо мной! Над тобой – не так, он тебя своеобразно любил. Меня он сколько раз бил. Однажды зуб чуть не выбил. – Ее передернуло. – Да, старый козел, любитель рока, твою мать!.. лучше бы он рыбок аквариумных разводил, это бы ему подошло...
– А ты откуда знаешь, что он рокер? – Алла тоже вытянула из пачки сигаретину, так же, наклонясь к плитке, прикурила. – Может, это все его выдумки?
– Как же выдумки. – Инна обиженно вскинула голову. – Как же выдумки, когда я его видела сто раз на тусовках у Лехи Красного. И у Жеки Стадлера. Стоял, слушал, где надо, хлопал, где надо, подвывал. Такой старый бездарный фэн. Может, он и подвизался когда-то в группе какой, а тут – так, тосковал... никому же не хочется стареть, даже, блин, Бобу Гребенщикову... а он-то уж гений... и его-то уж не убьют бездарно, как Сим-Симыча...
Алла курила, курила, курила. Она заталкивала сигарету в губы глубоко, будто хотела выпить весь дым, таящийся в ней. Будто хотела сигаретой заглушить вереницу мыслей, всплывших со дна души, пока Серебро, дымя, трепалась, злилась, смеялась, снова заваривала кофе.
Сим-Сим был связан с московскими рокерами. Это интересно. Это тревожно.
Это тем более непонятно, что не далее как вчера Беловолк, с которым они трогательно помирились после того, как она, как курица, наскочила на него с криком: «Ты убил!» – объявил ей, что в ее «Любином Карнавале», который они уже начали репетировать, уже три студийных репетиции прошло, а в конце марта должна быть запись для телевидения, будут обязательно выступать лучшие московские рок-группы, и не спорь, пожалуйста, и не делай круглые глаза, ты должна быть певицей широкого профиля, ты должна привлекать в свои концерты новые, молодые силы, ты должна показывать всем, какая ты царица бала, все, весь музыкантский бомонд, должны быть под твоим крылом. А ты должна царствовать, порхать по сцене, выказывать всем, что ты – Башкирцева – все равно на порядок выше любого рока, хоть ты и попса! Должна!.. должны... должны...
Выкурив сигарету до пожелтелого фильтра, Алла придавила ее пальцами в кофейном блюдце.
– Ты меня не слушаешь! – возмутилась Серебро. – О чем ты думаешь?
Алла взяла в руки чашечку, заглянула в нее.
– Давай погадаем на кофейной гуще, Серебро, – сказала она очень тихо – так, что Серебро едва ее услышала. – Успею я или не успею. Если я не разгадаю эту чертову загадку, кто убил Любу, меня, мать, посадят в тюрьму. Как Сим-Сима бедного. И ты будешь носить мне передачки. Хорошо бы в Лефортово или в Бутырскую, все Москва, тебе близко. А то отправят в лагеря, в родную Сибирь, в вечную мерзлоту. У меня осталось всего десять дней, Серебро. Всего десять дней.
– Через десять дней по телику «Любин Карнавал»... – прошелестела Инна.
– У тебя не найдется водки, мать? – тихо спросила Алла.
