– А сейчас мы будем делать с тобою вино. Ты будешь сама давить виноград. Ты давила когда-нибудь виноград?.. Не отвечай, вижу, что никогда... И мы изопьем вина, что полилось из-под любимой стопы твоей...
– Ты излился в меня, как вино, – шепнула она. Он чувствовал жар ее губ. – Ты излил красное вино из меня. Нынче, на корабле, ты накормил меня виноградом. Это заколдованный виноград. Я съела его, и теперь я навек привязана к тебе. Теперь мне не надо ни свадьбы, ни венца. Я теперь твоя царица, потому что я ела царский виноград из уст царя моего.
Около изголовья горел светильник с рыбьим жиром. Пламя поднималось золотисто-оранжево, медово, ровно, наконечником стрелы, вверх; при наклонах корабля жир в плошке переливался с боку на бок, грозя вылиться, но не выливался, и пламя продолжало гореть. Она, лежа под ним – он все лежал на ней, покрывая ее поцелуями, не в силах расцепиться, разорваться с ней, – взяла светильник в руку.
– Свет, – тихо сказала она, и сердце ее сжалось. – Видишь, свет. Он горит, огонь. Просмоленный фитиль опущен в рыбий жир; и он горит. Ты – фитиль, я – жир. А что будет, царь, если жир весь вытопится, выгорит?.. до дна?.. и фитиль сотлеет...
– Свет останется у людей в глазах, – так же тихо ответил он, гладя рукой ее по щеке. – Когда свет гаснет, он остается у людей в глазах. Они помнят его. А потом он переходит в свет звезд. Боги зажигают звезды похожими на глаза людей, красота моя.
Она поставила светильник на пол.
– Тебе не тяжело?..
– Нет, лежи еще так, любовь моя... я хочу ощущать на себе сладкую тяжесть твою... я хочу зачать ребенка от тебя...
Он подумал о том, что да, у них будет ребенок; от такой любви не может не быть детей, и дитя родится красивым, как бог или богиня. Он дунул на светильник.
– Не бойся, я сам погасил его. Я волен опять зажечь его. Я же царь. Я хочу снова любить тебя. И ты же этого хочешь, царица.
В кромешной тьме они обняли друг друга.
Корабль колыхался на волнах, как огромная колыбель; гребцы взмахивали веслами; море шумело за бортом; ветер шумел, надувал красный парус.
И Луна................................................................................................
...Она отдернула руку от маски. Да, все так оно и было. Ее первая ночь с царем. Тогда он спросил ее: «Как тебя зовут?» Спросил уже потом, когда они еще и еще раз пребыли в объятьях друг друга. И она ответила: «Селена». Конечно, это была не она; это была юная девочка, полюбившая царя из-за моря, а вовсе не она; она только ясно видела ее, наблюдала ее ход по земле. Босыми ступнями шла эта девочка по земле, и однажды она нашла свою смерть.
Она умерла после того, как умер ее царь.
Она не смогла без него жить.
А она, Жизель?.. Кого она любит, кого ненавидит?.. Из-за кого она смогла бы вот так же уйти из жизни, как та древняя девочка, рабыня на рынке, купленная великим царем?.. Козаченко тоже купил ее. Она пошла замуж не за него – за его банки. За возможность жить счастливо и безбедно. Она никогда не думала, что деньги – это несчастье; что из-за денег на них нападут, будут пытаться их убить. Нет, никого она не любит. И никто не любит ее. Для Кирилла она – безделушка, привычная игрушка-погремушка. У них нет детей; он притерпелся к ней; он гордится ее красотой в свете и зевает, пытаясь уйти от нее, слепой, здесь, дома. Ему с ней скучно. У него наверняка есть любовницы. Никто, никто ее не любит. Как никто?.. А Стенька?..
Да, Стенька. Да, Господи, Стенька. Она совсем забыла. Жалкий карлик. Она тоже привязалась к нему. Человек привязывается к тому, кто любит его. Даже если в его сердце нет любви. Отними сейчас у нее карлика – что станет она делать?
Она нашарила на столе, взяла в руки маску царя. Царь, и твою судьбу она тоже видела. Она знает. Она знает все про тебя. Тебя убили не в сраженье; бог Войны хранил тебя, и, хоть на тебе было много ран, и резаных и колотых, и отравленные стрелы вынимали из твоей груди и из-под лопатки, привязывая к твоему телу целебные зелья, ты всегда оставался жив и здоров. Ты был создан для борьбы. Ты не был создан для предательства.
Жизель держала в руках маску царя. Гладила его по щекам, по вискам. Недвижное мертвое золото, а живая щека вздрагивала, жилка билась на виске. Она помнит. О, как же хорошо она это помнит.
Его предал тот, кого он любил, после царицы, больше всего на свете. Его черный раб. Его слуга. Он выдал его своим соплеменникам, черным нубийцам, за сундуки с золотом, спасенным царем с погибшего в океане Острова. Это было золото его предков, царей. Они владели Островом до его гибели в пучине; царю удалось спасти золото, увезти его на кораблях, когда Остров погружался в море, и огромные волны несли последние корабли, уносили прочь, на восток, от места огня, ужаса, людских криков, землетрясенья и скорби. Они оглядывались назад, царь и его моряки – Острова уже не было; лишь по морю шли, колыхаясь, громадные волны. Так после страсти успокаивается женское тело. Сундуки царь держал во дворце. Черный раб влюбился в наложницу царя. Он захотел, чтобы царя не стало. Он подговорил своих сородичей, воинов царского наемного войска, убить его. «Что ты нам за это посулишь?..» – спросили воины, опасаясь подвоха. Черный раб посулил им сундуки с золотом Острова. С драгоценным золотом, какого больше не было нигде в целом свете. Часть золота лежала уже в ковчеге и предназначалась для захороненья царя в гробнице, которую царь давно, десять лет назад, повелел построить для себя; человек обязан думать о своей смерти, думал о ней и царь. «Вы возьмете все золото, все сундуки, – сказал черный раб. – Немного золота лежит в саркофаге царя. Вы возьмете себе большую часть. Я проведу вас туда, где спрятаны сундуки. У меня есть ключ. Царь любит меня, я храню все его ключи. Наложница ни о чем не узнает. Вы убьете его, и она будет моя». Черные сородичи закивали курчавыми головами в знак согласья.
Они прокрались к нему в опочивальню ночью. Жгли факелы. Царь проснулся мгновенно. Он заслонил собою, своей спиной свою возлюбленную. Ее! Да, ее. Она помнит, как испугалась, как спряталась за его мощную, бугристую спину. Черные воины подняли копья и вскричали: мы заколем тебя копьями, или ты предпочитаешь другую смерть?! Она выбралась из-за спины царя. Закричала: вы не смеете!.. Вас казнят на площади!.. Черные лица засмеялись, белые зубы заблестели в черноте. Пламя ходило по стенам опочивальни, по голым рукам и блестящим, лоснящимся от пота телам. «Кто вам заплатил?!..» – сжимая кулаки, крикнул царь. «Мы увезем плату за твою смерть далеко, за Срединное море, – усмехнулся старший, в курчавости которого проглядывало серебро, – но мы ее еще не получили. Можешь не призывать богов! Нас трое, а ты один». Он встал навстречу им с ложа. «У меня есть одна просьба, – сказал он тердо. – Дайте мне сразиться с вами в честном бою. Я возьму меч, и вы попробуете меня победить». – «Возьми!» – согласно наклонил голову старший. Царь кивнул ей; она встала, дрожа, нагая, лишь одна жемчужная цепочка была застегнута у нее на талии, – и вынула из ножен царский меч, висящий на золотом гвозде в углу.
И протянула царю.
И царь выпрямился, с мечом в руках, и взмахнул им; и царь стал биться, и бился так против троих воинов, но они были тоже сильные воины, мужчины, хорошо обученные воины и вдобавок старые нубийские охотники, они сражались с человеком, как со зверем, и они победили его, хоть он и изранил их сильно, едвали не смертельно. Они уползли из опочивальни, стена, зажимая раны руками. Ее возлюбленный, ее царь лежал на полу, среди разбросанных одежд и драгоценностей, нагой, со страшной колотой раной в боку; это старый нубиец достал его своим коротким мечом. Меч царя валялся рядом с ним. Она глядела на мертвого возлюбленного остановившимся взглядом. Вот тогда она ослепла в первый раз.
И она не видела, как вошел черный раб.
Она услышала это.
«Дарак, – сказала она одними губами, – я знаю, это ты подговорил воинов убить царя». Он замотал головой: это не я, госпожа. «Ты врешь мне! – крикнула она, и ее волосы разметались вокруг головы. – Ты не хочешь сказать правду!» И опять он отрекся от правды. Тогда она сказала: «Возьми тряпку, смой отовсюду кровь, я обмою царя. Мы отнесем его в саркофаг и положим в его усыпальнице, как и велено было им своим подданным». Черный раб послушно делал все, что говорила она, молчал. Молчала и она. Ее глаза были слепы. Она окунала губку в теплую воду и обмывала его, мертвого – так, как когда-то он купал ее в чане с горячей водой, живую. Он купал ее, как ребенка. Она обмывала его, как обмывают всех умерших, шепча заупокойную молитву богам Нижнего Мира.
