кровными, и на ужин хватило. Но лишь на скудный ужин. Дан оттяпал половину порции у Джерри, заявив, что негоже начинать жрать по-мужски с детства, тем более что сборы не очень. Сострадательная Бэт быстренько пробормотала, что для женщин день постный, и сунула жилистый кусок конины в тарелку мальчишке, еще не отмывшемуся от грима. Обычно голодный, сегодня Джерри с трудом пихал в рот ужин. Хотелось, чтобы отец очутился здесь, устроил разгон, он ведь умел даже отругать так, чтоб на душе посветлело – и взъерошил волосы, и дал возможность украдкой ткнуться в свое плечо. И гадостно было сидеть, ковыряясь в остывшем хлебове, и видеть, как жадно Дан косится на белозубую цыганку Вики.
Отец не был красив в общепринятом смысле этого слова. Нос, должно думать, слегка был длинноват, и дважды сломан. Овал лица чуть портила полнота – высокий от природы, Шеннон с годами немного поправился. Но глаза, которые Джерри, слава всем псам великого Гарда, унаследовал – глаза, умеющие в зависимости от освещения быть дымчато-серыми, или зелеными, или темно-бирюзовыми, обеспечивали любвеобильному уроженцу Рысьего Пика богатый урожай женских сердец. При этом бродячий артист вовсе не был роковым соблазнителем или лживым ловеласом, он лишь щедро излучал обаяние, как солнце – свет и тепло, к тому же не умел или ленился произносить коротенькое слово «нет». Женщины – очаровательные создания, зачем их огорчать?
На вопросы же о том, кем была его мать, от природы весьма многословный Шеннон непривычно замыкался, отвечал с улыбкой, но односложно.
«Она была хорошая», «я ее любил», и нечто в том же роде. Тогда мальчишка шел приставать к доброй Бэт, которая не скрывала, что вынянчила его с самых пеленок. Но и от нее лишь однажды, лишь под честное слово, услышал пару фраз. Эти фразы убедили в том, что загадочная незнакомка, которая была его матерью, скорее всего, жива.
Джерри не спрашивал, были ли они женаты. Лицедеев не венчают.
Лицедеев крестят попы-отступники в придорожных лужах.
Лицедеев хоронят хуже собак.
Очнувшись от воспоминаний, мальчишка обнаружил перед собой холодную конину с кашей, кружку кваса на корочках, и проникновенные черные очи Вики.
– Успокойся, Джерри, – сказала она, – мы не забудем. Ешь, пей, играй, а самое ценное пусть лежит на дне сундука!
– Это что, цыганская поговорка? – слабо улыбнулся Джерри.
– Это цыганский совет, купидончик. И держись с Даном аккуратнее. У него внешность крестьянина, а память на обиды – как у вельмож.
Вики ушла, вильнув юбкой.
Спали постояльцы в комнатах наверху, спали за столами и под ними перепившиеся посетители харчевни, спали люди без дома и судьбы за перегородками крытой брезентом повозки.
Легкая тень стояла у правого колеса…
Вики держала руку мальчишки, лежащего с краю, горячую, чуть подрагивающую во сне. Держала ладонью вверх и в лунном свете внимательно рассматривала.
И растерянно качала головой.
К тому времени, как Джерри исполнилось пятнадцать, он разучился плакать не на сцене. А поскольку роли не предполагали слез, он думал, что разучился плакать вообще. Да и трудно стало узнать тощего загорелого сорванца в крупном подростке правильного, хоть и немного тяжеловатого, сложения. Всякий, кто увидел бы, сказал – вот пройдоха Шеннон, испивший из источника молодости! На юных щеках только начал пробиваться пушок, а у рта уже наметились упрямые складки. Джерри вырос задумчивым и даже угрюмым, что никак не проявлялось в его игре. Исподволь, незаметно, как и предполагал когда-то, он теснил Дана за пределы маленькой сцены.
– Этого щенка стало слишком много, – часто орал Дан, напившись. – Я вожак, и пусть катится к чертям!
Джерри усмехался, потому что года полтора назад стал стабильно приносить труппе хороший доход, играл каждый вечер и не боялся пьяных угроз. У кочевого театра «Колесница», как они теперь себя называли, появилась маленькая, но известность. Их стали узнавать, и зазывали в большие постоялые дворы, в дома купцов.
В один из таких вечеров их даже позвали в настоящий замок! Дана, как назло, скрутил радикулит. Джерри счел это событие знаком судьбы и благословением небес. Пару недель назад отцовские костюмы стали ему почти впору (но если не лукавить, Бэт и ее иголка творили чудеса). Чтобы не было накладок, решили играть проверенную, слаженную как часы, «Серенаду за пять рэлей». Голос, слава Гарду и псам, уже прекратил ломаться. Джерри теперь часами дрессировал свой глуховатый баритон и с тоской вспоминал серебряный тенор отца.
Джерри вышел на сцену. За аляповатой декорацией – подобием балкона, уже стояла Вики в алой с золотом маске из перьев. Она играла скучающую богатую госпожу, решившую посмеяться над нищим менестрелем и не платить ему за пение. Красота женщин ее племени быстро увядает, но маска хорошо скрывает морщины, а лепестки губ южной розы все еще соблазнительны.
– Чего желает госпожа?
– Конечно, песен. Или ты полагал, что я позвала тебя, чтобы ты зажарил утку?
– Каких же песен? Сказаний о доблести героев или любовных баллад?
– Колыбельных, о несчастный, ибо пока ты донесешь пальцы до струн, весь мой двор благополучно захрапит.
Джерри – «менестрель» делал вид, что настраивает струны, а сам нарочито косил глазами в сторону «служанки» Тори, обмахивающей «госпожу» пушистым веером. Такие веера с духами как раз недавно вошли в моду. Бродячие комедианты нередко являли собою гибрид ларца со сплетнями, торговой лавки и даже точки быстрой медицинской помощи. Пара вееров лежала завернутой в тонкую бумагу наверху повозки. Продадутся, как пить дать.
– Что же, слушайте мою песню, о прекраснейшая! – провозгласил Джерри.
Сегодня все идет как надо, думал Джерри. Как надо и даже лучше. Благословенны будьте боги, насылающие радикулит, и те, кто осеняет невзыскательную публику щедростью. Минимум – обильный ужин да припасы в дорогу. А вообще-то можно предсказать и монетки.
Сильно накрашенная брюнетка в зале что-то сказала на ухо своей подруге. Подруга закрылась веером и ничего не ответила. Внушительной комплекции хозяин созерцал комедиантов с благодушной и сытой улыбкой.
«Легко, как перышко!» – сказал себе Джерри в самом конце, убирая хлипкие декорации. Только все это ярмарочная фигня. Настоящие пьесы играются в столице.
Нагруженный тряпьем и деревяшками, он спустился во двор, к повозке, привязал все получше. Хотя напрасно: в повозке собиралась спать Бэт, а ей не очень-то нравились шумные кухни. Особенно боялась костюмерша тараканов. Надо напомнить Вики, чтобы припрятала вкусного для Бэт. Джерри потянулся, зевнул и почувствовал себя настоящим вожаком труппы, который обо всех заботится. Если бы не Дан, так бы оно и было. Но пятнадцать против тридцати девяти – слишком малая ставка.
Все принес? Кажется, да… нет! Этот раздражающий колченогий стульчик, вечно так и норовит где- нибудь остаться да сменить хозяев. За ним одним еще раз подниматься в главный зал? Подумают еще, что хочет украсть что-нибудь…
Занавеска, заменяющая дверь, отдернулась, и слабый свет свечи показал ему следующий поворот.
– Эй, паренек, – тихонечко окликнули его, – подойди сюда.
«Стульчик, – подумал Джерри. – Мне надо забрать дурацкий стульчик. А меня явно приняли за прислугу, и теперь еще пошлют с поручением». Неохотно, но с довольно учтивым выражением лица он все же подошел. Занавеска с шелестом закрылась за его спиной и чуть не потушила издыхающую свечку.
Тонкие пальцы – на каждом по колечку, диковинными рыбками нырнули в его неровно подрезанные спутанные кудри. Мягкие теплые губы, пахнущие засахаренными фруктами, закрыли ему рот. Свечка поспешно скончалась, не желая, чтобы потом с нее спросили как со свидетеля.
Наутро выяснилось, что стульчик исчез, но отчего-то Джерри был к нему не в претензии.
Открыв глаза, Джерард обнаружил, что улыбается простому и солнечному ощущению последних секунд воспоминания о себе самом. Мальчишеское самодовольство, планы, эмоции. Жизнь с
