из замка! Я – не вор! Это он! Он врет, он вообще убийца, зачем вы ему верите! »
Не развязали. Бросили в подвал. Ушли.
Подвал был достаточно сухой, и даже имел крошечное зарешеченное оконце под потолком. По свету Джерри пытался считать часы, которые провел в заключении, но от голода и страха мысль путалась, он все время сбивался и либо принимал грязь на стене за тень, либо вообще тучи закрывали солнце. К своему стыду, парень признавал, что все одно не имел бы достаточно сил опять драться с Даном, поскольку предельно ослабел. А ему поверили…. Скорее всего, придурки в охране были пьяны или дрыхли, или и то и другое, Дан втащил его в свинарник, а потом… Ничего не скажешь, легко избавился!
И сумасшедшим обозвал, теперь что ни болтай – кто будет слушать. Труппа уедет, его повесят. Гард и псы, неужели это происходит с ним, здесь, сейчас?
Связанные руки и ноги немного затекли. Джерри огляделся – нет, ну хоть бы соломы в подвале оставили, пожевать, и постепенно начал засыпать. Это был такой полусон-полуобморок, когда явь и мираж очень реалистично переплетаются… Чувство голода не оставляло и в бреду, но хотя бы притуплялось, хотя бы меньше болели перетянутые конечности.
Джерри снился цирк. Большой столичный цирк, каким он его видел еще ребенком. Ему снилось, что он под самым куполом стоит среди огромного количества веревок. Веревки серые, похожие на струйки дыма, но вроде как плотно натянуты. В разных направлениях, хаотично, а не так, как, например, паутина. Джерри совсем маленький, года три-четыре, и отчего-то желает по веревкам бегать. Купол с круглыми окнами, под ногами какой-то дымок, а на арене представление, должно быть, и очень хорошо музыка слышна. Такая обычная, цирковая, бравурная, ритмичная. Джерри очень хочется ступить на первый канат, но тут на пути возникает взрослый и, должно быть, рассерженный, человек. Смотритель? Механик? Акробат?
– Так-так, – произносит темная фигура. – Не может быть! Не может быть… А ну-ка, как тебя зовут?
Чувствуя, что имя говорить нельзя, он пугается и просыпается. Пыль, танцующая в лучах заходящего солнца, очень напоминает те самые веревки из сна. Да к чему веревки все время? А к тому, что тебя повесят, свинокрад-неудачник! Хорошо если без предварительных пыток, чтоб потешить оголодавших жителей графского имения.
Джерри снова смежил веки, и второй сон пришел быстро.
Теперь он ехал на красивом гнедом жеребце через какую-то пустыню. Неизвестно, почему, но стремился так управлять конем, чтобы тот ступал точно по зазубренной кромке бархана. Две правые ноги, две левые, две правые, две левые. Ему надо попасть к границе, думал Джерри во сне, и пяткой чуть приударил коня. И вот на пути – тот же человек, из цирка! Выхватывает поводья, жеребец встает на дыбы, Джерри не удерживается и падает. Не больно, в песок. Незнакомец наклоняется над ним, и тогда Джерри различает, что это не лицо такое темное, это просто маска, и незнакомец произносит с той же интонацией:
– Не может быть…. Ты здесь один? Как тебя зовут? – И более настойчиво: – Кто ты? Где ты? Где ты, спрашиваю?
– В тюрьме Рос-Альта! ! – вопит ему в ответ Джерри, и опять просыпается..
В третьем сне появился отец. Отец совсем был настоящий, только чуть моложе. Шеннон улыбался, и что-то наигрывал на гитаре, совсем не видя сына. Потом к нему подошла сзади молодая беременная женщина и, смеясь, закрыла ему глаза.
– Мама? – прошептал Джерри, словно бы притаившийся где-то рядом с этими двумя.
Женщина была хорошенькой, шаловливой и, видимо, знатной – платье и диадема на голове говорили об этом. Парочка поцеловалась, а потом Шеннон повесил на плечо ремень гитары, взял за руку свою даму, и куда-то пошел.
– Отец! – еле слышно окликнул Джерри. Шеннон обернулся, горячий и печальный серо-зеленый взгляд нежно, физически ощутимо обласкал Джерри.
– Ты здесь? Тогда закроешь двери, хорошо?
Какие двери? И правда… там, где стояла влюбленная пара, закрывались медленно прозрачные, стеклянные двери.
– Закрой, – прошелестел голос отца, – закрой.
Джерри протянул руки и толкнул створки. Они были тяжелыми. Но он толкал, снова и снова…
Проснулся в слезах. От этих ядовитых горьких слез стал чесаться кончик носа.
Пришла стража. Обозрели его, валяющегося на грязном полу, обозрели и зареванное лицо. Потом милостиво разрезали веревки и вынули кляп. О пол стукнулась черствая корка хлеба.
– Последняя еда, – сообщил важный усатый сержант. – Утром тебя повесят. В уборную не хошь? На рассвете не поведу.
Джерри промычал что-то, отплевываясь от кляпа.
– Ну, как хошь. Токо тут гадить не смей! И ушли. Парень схватил непослушными руками хлеб и стал грызть. В борьбе с каменно черствой горбушкой прошло достаточное время.
– Чьиии… – на оконце свистела ночная лазоревка. – Чьиии… тах-тах…
Эх, птица, тоже есть хочешь? Понятное дело, люди на полях ни зерна не оставили. Джерри с жалостью поглядел на крошки в ладони, но пересилил себя и выставил руку лодочкой в окошко.
Лазоревка вспорхнула на ладонь, не дожидаясь долгих приглашений.
И – голос за окном.
– Сегодня тебе на руки садятся лазоревки. Завтра это будут только стервятники и мухи.
Джерри внутренне напрягся. Людям только дай поглумиться над чужой бедой. А вообще к кому обращаться – только ботинки и видны. Ботинки хорошие.
А голос знакомый. Но не Дан.
– Меня сегодня тянет на благотворительность. Купить тебе местечко в центре кладбища, попросторнее?
– Попридержите золото, добрый господин. Меня похоронят за оградой, – ответил Джерри, продолжая кормить лазоревку. – Я ведь актер.
– О, мальчик мой! Не волнуйся, священника можно уговорить. Кажется, мы с ним сидели в одном ряду на твоей пьесе. Поверь, перед господом и людьми ты – никакой не актер!
Крошки кончились, но птица не улетала.
– Ай! – крикнул парень.
Лазоревка что есть силы клюнула открытую ладонь, и ранка набухла каплей крови. Джерри быстро втянул руку за решетку и даже зашипел. Прохожий присел перед оконцем, и уже вовсе не издевательски спросил:
– Что, совсем не умеешь терпеть боль? Как же ты собираешься выдержать завтра все, что полагается по закону за воровство?
– Но вас же потянуло на благотворительность, добрый господин. Заплатите палачу, пусть он даст мне змей-травы утром. И от первого же удара я мгновенно умру, ничего не ощутив.
– В самом деле? Если бы ты знал, как жжет потом зад от этой змей-травы, – фыркнул прохожий, оказавшийся довольно молодым человеком в маске.
– У меня не будет никакого «потом», – невнятно пробормотал Джерри и продолжил по-собачьи зализывать ранку.
– Ну, если ты сам этого хочешь…
Раздались шаги стражников. Дверь открылась, конвой внимательно оглядел камеру, удовлетворенным кивком отметил присутствие узника, дверь вновь заперли. Джерри перевел дух, оглянулся на опустевшее оконце.
– Эй, – шепотом позвал, немного поколебавшись, – вы ушли, господин?
– В каком-то роде, – сдавленный смешок, – и все же часть меня еще продолжает глупую болтовню.
– Кто вы?
– Ну, это смотря во что ты веришь. В Зимнего Деда? Пусть я буду им. В моем мешке остался последний подарок. Чья-то мелкая жизнь. Скажи, ты хорошо себя вел весь год, а? Отдать тебе этот подарочек? Или я могу быть волшебной рыбой. Загадай желание, чего хочешь?
Чего я хочу? Джерри почти уже сказал «жить», а потом из глубины души, куда уже плюнули все кому не лень, поднялась мечта-чудовище, порождение безысходности, и окрасила мир вокруг в вишневые цвета жажды мести. Он так ясно представил себе, что перед глазами резко упал алый туманный занавес.
