тан-тьен?
Нет, не думать! Действовать! Довериться интуиции! Довериться живущей внутри него силе. Сейчас Бабай подчинялся ему, а не творил зло по собственной воле. И он заставит его исправить содеянное! Белая пелена затуманила зрение, и Женя испугался, что вновь потеряет контроль над собой. Вновь отключится, и натворит еще больше дел, но потом понял, что сегодня все не так, как было обычно. Сейчас он зол не на кого-то другого — он зол на себя. На свою слабость, и на пользующуюся этой слабостью силу. На то, что жило в нем, и что он за неимением другого слова называл Бабаем.
— Сегодня ты будешь делать то, что скажу тебе я! — прошептал он, крепко стиснув губы. — Ты исправишь то, что сделал! Ты спасешь ее!
— Зачем?
Теперь у Жени не оставалось сомнений, Бабай был личностью, его вторым «Я», осознававшим свою сущность и свою силу.
— Потому что… Потому что ты не имеешь права убивать!
— В самом деле? — Бабай был искренне удивлен.
— Да. Верни ее. Я знаю, ты можешь.
— Могу. Но стану ли? Она такой же человек, как те, кого мы с тобой убивали. Как те старики, как пропитые алкоголики. Пройдет лет тридцать, и она станет таким же ничтожеством. Такой же, как те, кого мы убили до нее.
— Не мы! Ты!
— Нет. Мы! Скажешь, ты не хотел их смерти? Вспомни старика, переломившего хребет коту. Вспомни того, который отдавил тебе ногу в автобусе, да еще и заявил что виноват в этом исключительно ты. Скажи, что не хотел их смерти?
— Ладно, хотел… Но Аня ничего не сделала!
— Пока не сделала! Только лишь пока! Ты еще не умеешь заглядывать в души, а я — умею. Через двадцать — тридцать лет она станет такой же, как те, кого мы убивали. Станет язвительной, нахальной бабой — одной из тех, кого мы с тобой так ненавидим!
— Но сейчас она не такая. И ты не можешь знать будущего! Верни ее, пока не стало поздно!
— А если я откажусь?
— Тогда я убью тебя!
Он чувствовал, что может это сделать. Легко! Просто нужно вообразить себе Бабая, и мысленно сдавить ему горло…
— Я бы на твоем месте не стал этого делать. Мы нужны друг другу. Видишь, что происходит? «Голое безумие» разрастается…
— Знаю. Но если ты сейчас же не вернешь Аню, я убью тебя!
— Хорошо… Просто делай то, что я велю тебе.
Он давал указания не словами — Женя чувствовал, что нужно сделать. Ладонь, лежащая на Анином животе, вздрогнула, а затем по ней растеклось тепло, переходящее в жар. Тан-тьен… Точка концентрации энергии человеческого организма, известная еще монахам Шао-линя. Человек умирает не от того, что останавливается его сердце, или перестают работать легкие. Он умирает от того, что иссякает энергия в Тан-тьене. И если влить в него новую порцию энергии — можно исцелить самые страшные раны и болезни.
Даже монахи, постигшие тайну Тан-тьена и научившиеся расходовать ее целенаправленно, например повышать ее выброс во время боя, и ставить Тан-тьен «на подзарядку» на ночь, не умели переливать энергию из одного тела в другое. Женя, руководимый живущим в нем существом, обладал этим знанием.
Его энергия, его жизненная сила сейчас перетекала в Анино тело. Он отдавал ей свою жизнь…
Уловив его мысли, Бабай ответил на невысказанный вопрос.
— Очень много сил ушло на то, чтобы остановить грузовик. Теперь еще она. Да, мы будем истощены почти полностью, но мы не умрем. Мы можем втянуть в себя чью-нибудь жизнь. Это легко…
— Ты уже делал это?
— Мы! Мы делали это! Мы с тобой едины и неделимы. Перестань думать обо мне как о самостоятельном существе, как о втором сознании, живущем в твоей голове. Я — не пришелец, поселившийся в твоем теле. Я — это ты!
— Ты чудовище!
— Мы — чудовище! Называй меня Бабаем, если тебе так нравится это детское словечко, но не забывай о том, что я — часть тебя. Да, ты можешь убить меня, но тем самым ту убьешь и частичку себя.
— А ты? Ты можешь убить меня?
Женя почувствовал, что его слова попали в цель. Догадка была верна. Он мог убить Бабая, и потерял бы при этом многое, но он мог бы жить без этого кусочка зла, ютящегося в его душе. Бабай же зависел от него. Его смерть была бы и смертью Бабая. Это было приятной новостью…
Анины веки едва заметно дрогнули — она приходила в себя. Женя же с каждой секундой все больше и больше ощущал растущую слабость.
— Нам нужно подпитаться…
— Потом! Все потом! Все равно сейчас рядом нет никого.
— Как никого? А они? Твои друзья?
Женя вздрогнул, поняв, что только что согласился с тем, чтобы забрать чужую жизнь, чтобы восстановить свои силы. Он легко примирился с тем, что ему придется полностью «выпить» другого человека, впитав его жизнь. Но мысль о том, что этим кем-то мог бы стать, кто-то из его друзей, привела его в ужас.
Его рука остывала. Бабай счел, что передал Ане достаточно сил, чтобы залечить нанесенные ей раны.
— Что ты с ней сделал? — запоздало спросил Женя.
— Порезал ее желудок на шестнадцать частей, и намотал левое легкое на позвоночник…
— Ты шутишь?
— Я никогда не шучу.
Женя вспомнил своего воспитателя. Проклятого извращенца, которого он убил бы сейчас сам, не сделай это тогда за него Бабай. Вспомнил и мамины слова.
«Его выпотрошили, расчленили, содрали кожу».
«Ты был укрыт лоскутом кожи, будто одеялом!»
— Да, — подтвердил правильность хода его мыслей Бабай. — Для этого нам с тобой не нужен был ни нож, ни какое-то другое оружие. Ты помнишь, как он умирал? Медленно, и очень мучительно. И не мог даже закричать, потому что мы заткнули ему рот. Он лишь мычал, да таращил на нас глаза… Жалею об одном, он так и не понял, что убил его тот маленький мальчик, которого он хотел заставить отсосать у него.
Женя тоже жалел об этом… Ублюдок заслуживал смерти. Жестокой, страшной — такой, на какую обрек его Бабай. Нет, они с Бабаем…
— Ты не помнишь… Позволь напомнить тебе? Сначала мы открутили ему яйца. Вращали по часовой стрелке, пока они не повисли на лоскуте кожи. Потом стали ломать пальцы. Сначала на руках, потом на ногах… Нет, не ломать — резать. Сначала мы разрезали кость, а потом отрывали весь палец, державшийся на коже и сухожилиях. А приятнее всего было сдирать с него кожу… Он трижды терял сознание, и мы трижды приводили его в чувство. Начали с живота и спины — там больнее всего… А умер он только тогда, когда мы дошли до его ступней. К тому моменту у него уже не было кистей рук!
— Замолчи!
Аня открыла глаза, и посмотрела на него.
— Это ты? — спросила она. Ее голос дрожал, а в глазах стоял страх.
— Я, кто же еще. Тебе стало плохо, и…
— Не обманывай меня, — страх исчез, но дрожь в голосе все еще оставалась. Хотя, быть может, это было лишь последствием ран… — Мне не стало плохо. Тот, что внутри тебя, хотел меня убить.
«И убил бы, не вмешайся я вовремя…»
— Почему, когда я спросил, «зачем нам возвращать ее», ты не дал самого простого ответа на этот вопрос? Почему не сказал «Потому что я люблю ее»? Не счел этот довод убедительным? Может быть подумал, что такому чудовищу как я любовь чужда? Нет, ты просто не хотел мне лгать, потому что знал, нельзя лгать самому себе! Ты можешь спать с ней, можешь даже приглашать ее стать полновластной хозяйкой в твоем доме. Но ты не любишь ее, потому что знаешь, что я прав! Что однажды она превратиться в того, кого мы с тобой ненавидим.
Мы с тобой видим их каждый день. Их сотни, если не тысячи. Девушки, призывно покачивающие бердами, а потом обвиняющие мужчин в домогательстве. Купившие права «обезьяны с гранатами», перестраивающиеся из третьего ряда сразу в первый! Отъевшиеся, толстые бабы, занимающие своей громадной жопой сразу два места в автобусе, и сажающие на колени своих детей и внуков так, чтобы они вытирали ноги об одежду всех проходящих мимо пассажиров.
Она станет одной из них! Я вижу это, чувствую! Убьем ее сейчас? Высосем ее силу!
Должно быть, Аня прочла эти слова Бабая в его глазах, потому как вздрогнула и попыталась отползти.
— Не подходи ко мне!
Глупая! Неужели она еще не поняла, что ему, способному остановить несущийся на полном ходу грузовик, не нужно даже приближаться к ней, чтобы вырвать из груди ее сердце! И на секунду, только на секунду, он взглянул на нее другими глазами. Глазами своего второго «Я». Ему было жаль ее. Это было не дружеское сочувствие, это была брезгливая жалость. Жалость к мухе, у которой дети, играя, оторвали крылья. Жалость к дождевому червяку, который выполз на асфальт и угодил под чей-то острый каблук. Жалость, близкая к презрению.
Но секунду спустя наваждение исчезло, перед ним снова была Аня. В памяти всплыла ее улыбка, ее ласковый голос, нежные руки… Как он мог даже на секунду признать правоту Бабая? Как он мог взглянуть на нее его глазами?
— Аня, это я! Все в порядке! Все хорошо…
В ее глазах вновь зажглась надежда.
— Все в порядке!
Он протянул ей руку, чтобы помочь встать. Он знал, что раны, нанесенные ей изнутри, уже зажили — его жизненная сила исцелила ее, и сейчас она могла быть испугана, могла испытывать шок или отголоски той боли, когда Бабай рвал ее внутренности, но она была здорова и ее жизни больше ни что не
