Живые и взрослые

только длинные гудки. Вот бы когда пригодился движок: можно было бы позвонить Гоше, где бы он ни был! Ну ничего, со временем движки тоже научатся делать — делают же сейчас плееры и телевизоры. И не намного хуже, чем мертвые.

— А с Гошей ты дружишь? — спрашивает Зиночка.

— Да, — отвечает Ника и тут же добавляет: — С ним что-то случилось?

— Ну, не совсем с ним, — говорит Зиночка. — Нам звонили из района… его мама пропала в экспедиции на Белом море. Гоша с отцом ездили туда, на поиски — ничего не нашли.

— Гошина мама… погибла? — осторожно спрашивает Ника.

— Никто не знает, — отвечает Зиночка, — вообще-то считается, что мы никому не должны говорить об этом, но я подумала, что ты — его подруга и вообще должна понимать такие вещи…

Ника кивает: да, она должна понимать такие вещи, ну конечно. Но сейчас она ничего не понимает — как же так? Что будет теперь с Гошей?

— Видимо, Гошина мама сейчас мертвая, — говорит Зиночка, — но что случилось, так и непонятно. Из района нам намекнули, что, возможно, она сама не вернулась… ну, ты понимаешь? Решила остаться там.

Ника удивленно смотрит на Зиночку. Она не понимает: как же так? Гошина мама — невозвращенка? А как же Гошин папа, как же сам Гоша? Как она смогла их оставить?

— Я только тебе сказала, — говорит Зиночка, — потому что я думаю, что Гоше нужна будет поддержка его друзей. Он, наверное, очень переживает.

Переживает. Какое глупое слово! Разве это так называется? Может, у мертвых есть слова, чтобы говорить об этом? Но Зиночка не знает мертвых языков, и Ника толком тоже не знает — разве за один урок в неделю выучишь! — и вот поэтому они говорят на живом языке, но с каждой репликой живые слова теряют смысл, ссыхаются, мертвеют.

Переживает. Поддержка. Остаться там.

Невозвращенка.

4

«Что же мне делать? — думает Лева. — Сказать „привет!“, будто я ничего не знаю? Ждать, пока Гоша сам расскажет? Или самому все сказать? И что — всё? Что его мама пропала или что ее считают невозвращенкой? Или что я в это не верю? Что я знаю: Гошина мама не могла его бросить?»

В утреннем сумраке Лева спешит в школу. Мешок со сменкой бьет по ногам, руки мерзнут в тонких варежках. Шурка молча идет рядом, словно чувствует — брата лучше сейчас не трогать.

«А если Гоша и сегодня не придет в школу? — думает Лева. — Тогда — сразу после уроков — пойдем все к нему. Марина, Ника — все пойдем. Или нет. Пойти одному. Все-таки мы дружим с детского сада, восемь лет уже. Он меня всегда защищал, точно. С самого первого дня, когда ко мне на прогулке подготовишки привязались. Рыжий, рыжий, злой, упрямый, родился от мертвой мамы. Я расплакался тогда, а они скакали вокруг и кричали: рыжий, рыжий, злой, упертый, родился от мамы мертвой, — и тут прибежал Гоша и сразу двинул кому-то, замахал палкой, устроил такую кучу-малу, что сбежались все воспитатели. Да, он меня защищал, как я — Шурку. Будто он — мой старший брат».

— Как подружки? — спрашивает Лева, нагибаясь к сестре. — Соскучились за каникулы?

— А я с Машкой поругалась, — отвечает Шурка, — у меня подружек больше не осталось.

Родинка на круглой Шуркиной щеке смешно подергивается: это Шурка кривит курносый нос.

— Надо помириться, — строго говорит Лева, — друзьями так легко не разбрасываются.

Родился от мамы мертвой. Если Гошину маму так и не найдут — он и будет от мертвой мамы. Как Ника. Нет, хуже чем Ника, потому что про Гошину маму теперь всюду будут говорить, что она — невозвращенка и предательница. «Странно, — думает Лева, — я всегда думал, что она — геолог, как же она могла в Заграничье попасть? Ерунда какая-то.

А ведь сколько раз был в гостях. Добрый день, Нина Георгиевна. Добрый день, Лева. Ужинать будешь? Хочешь чаю? Нет, спасибо, я сыт. Вот так и говорили. Хотя неправда — пару раз в год Нина Георгиевна собирала Гошиных друзей, показывала слайды, рассказывала, как была в Сибирии, в Якутистане, в разных других северных краях. Вот поэтому, кстати, я и думал, что она — геолог. И ведь неудобно теперь спросить: Гоша, а кем была твоя мама? Тогда уж: а кем работает твоя мама? Нет, тоже нельзя.

Что же мне делать? — снова и снова спрашивает себя Лева. — Что сказать? Просто „привет!“, будто ничего не случилось?»

И вот Гоша идет по проходу между парт, дребезжит звонок, через секунду в класс войдет Дмитрий Данилович, у Гоши всего-то и осталось времени, что сесть на свое место и достать учебник, — и Лева никак не может сказать первые слова, и тогда Ника поворачивается и говорит:

— Они ведь продолжают искать, да?

Гоша только кивает, и тут ДэДэ входит в класс, сразу начинается урок, так что Лева успевает только прошептать:

— Я уверен, они найдут. Честное слово! — и Гоша грустно улыбается в ответ.

— Я специально немного сократила урок, — говорит Рыба, — чтобы у нас осталось время поговорить о важных событиях, случившихся в жизни нашего класса. Я бы не хотела называть никаких имен, но, наверное, ни для кого не секрет, что мама одного из наших учеников не вернулась из Заграничья.

«Хорошо, что хотя бы имени не назвала, — думает Лева. — Теперь главное делать вид, будто я не знаю, о чем идет речь. Не выдать Гошу, не смотреть на него, сидеть, будто ни в чем не бывало».

— Сейчас компетентные органы выясняют обстоятельства, — продолжает Рыба, — но для нас это еще один повод вспомнить: война не закончилась, как многие думают. Враг коварен, и он продолжает вести свою подрывную работу. И на этот раз его оружие — не зомби-команды, не тинги, не фульчи. Сегодня на вооружении мертвых — джинсы, туфли, сережки. Музыка, фильмы, даже книги. Проиграв в открытом бою, они ведут теперь тайную, шпионскую деятельность. Они пытаются соблазнить живых — и теперь мы знаем, что иногда это им удается!

Лева успокоился: про джинсы, туфли, сережки Рыба говорила при каждом удобном случае и, едва начав, без остановки мчалась к концу десятиминутной речи. Для Гошиной мамы места явно не оставалось.

Небось, если бы Рыба узнала, что мы встречаемся с настоящим мертвым мальчиком, — ее бы удар хватил.

— Не только взрослые, но и дети находятся сегодня под угрозой, — продолжает Рыба, — более того: именно вы — основная мишень наших врагов. У мертвых нет будущего, они знают об этом, поэтому так сильна их ненависть к детям, к тем, кто символизирует будущее для нас, живых. И поэтому вы должны удвоить бдительность, внимательней присматриваться друг к другу, помнить: яблочко падает недалеко от яблони! И сын невозвращенки, сын предательницы может оказаться прекрасным оружием в руках наших врагов!

На этих словах Рыба поднимает костлявый палец и указывает на Гошу. Класс замирает. Лева видит, как сжимаются лежащие на парте Гошины кулаки.

Звенит звонок, словно точка в длинной речи, — Рыба, как всегда, точно рассчитала время.

Ученики толпой выходят из класса, и сквозь шум Лева слышит Олин голос:

— Девочки, вы к нему лучше не подходите, может, это заразно. Вот он с Кикой дружил — и его мама тоже тю-тю.

Секунда — и Лева уже держит девочку за горло.

— Гадина, дрянь, — шепчет он, — попробуй еще раз открыть свой поганый рот — тебе самой будет тю-тю. У Гоши мировая мама, она обязательно вернется, не смей так говорить, поняла?

Оля кивает, но стоит Леве отпустить ее, начинает верещать:

— Валентина Владимировна, Валентина Владимировна! Меня Столповский задушить хотел!