Живые и взрослые

Рыба появляется из класса, грозная и неотвратимая.

— Прекрасно, — говорит она, — драться с девочкой! А еще родители — учителя! Чтобы завтра же были в школе!

— Хорошо, Валентина Владимировна, — отвечает Лева и бежит следом за своими друзьями.

В раздевалке Зиночка подходит к Гоше. Сегодня урока математики не было, так что учительница видит его впервые после каникул.

— Я слышала, Валентина Владимировна сказала очередную речь? — говорит она.

Гоша сдержанно кивает.

— Я просто хотела, чтобы ты знал: вовсе не все учителя разделяют ее позицию, — говорит Зиночка, — и лично от себя хочу добавить, что я уверена, что с твоей мамой все будет благополучно.

Гоша стоит молча, за него отвечает Ника: «Спасибо, Зинаида Сергеевна, мы тоже очень надеемся!» — и Лева снова удивляется: какая все-таки Ника необычная, умная девочка. Как здорово, что он в нее влюблен!

— Позвонили прямо 31 декабря, — рассказывает Гоша, — мы с папой покидали вещи в рюкзак и сразу на вокзал. Второго утром начали поиски — и тут выяснилось, что никто толком не знал ни маминого маршрута, ни промежуточных остановок. Думали, может, она заблудилась, не может выйти к людям — хотя мы-то знали, как мама хорошо ориентируется в любом лесу. Подняли вертолеты, летали, высматривали — и ничего. А через пять дней прилетело начальство из института — и вот тогда я и услышал: «Только невозвращенки нам не хватало!»

— Послушай, — спрашивает Ника, — я одного не понимаю. Лева говорит: твоя мама — геолог. Не орфей, не ученый шаман. Как она могла не вернуться из Заграничья, если она туда и не попадала?

— Я не знаю, — отвечает Гоша, — но почему-то все были уверены, что она там была. И уже не один раз.

Они сидят в сквере, на полпути от школы к дому. Снег такой глубокий, что приходится сидеть на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье, почти сливающееся с окружающими сугробами.

— А что говорит твой папа? — спрашивает Лева.

— Ничего, — отвечает Гоша, — ничего не говорит. Думаешь, я его не спрашивал? Как это так могло быть, чтобы мама бывала в Заграничье — а я об этом не знал? Она бы мне сувенир какой-нибудь привезла, мертвую вещь какую-нибудь. А папа отвечает: все очень сложно, Георгий, ты сейчас не поймешь. А когда пойму? Когда маму перестанут искать?

— Послушай, — говорит Марина, выпустив изо рта каштановую прядку, — у меня идея: давай спросим Майка. Может быть, он сумеет что-нибудь узнать.

5

— Нет, про это я бы точно знал, — говорит Майк, сверкая скобкой на зубах, — невозвращенец, да еще и женщина… это был бы большой хайп.

Сегодня Майк хорошо подготовился: на нем куртка, огромная, будто надутая воздухом, теплый шарф и шапка-ушанка. Они сидят все в той же комнате, только Гоша захватил с собой фонарик — на улице уже темно.

— У меня же отец — невозвращенец, — продолжает Майк, — и когда новые невозвращенцы появляются — в нашей области или в любой другой, — он с ними обязательно встречается. Я бы знал про твою маму.

Майк обращается к Гоше, но то и дело оглядывается на Марину. Кажется, он очень доволен, что сегодня может быть полезен в чем-то более существенном, чем ай-по, движки или компутеры.

— А если она просто… ушла? Стала мертвой? — спрашивает Гоша. — Тогда ты мог бы узнать?

— Нет, конечно, — отвечает Майк, — знаешь, сколько их каждый день прибывает? Да к тому же это невозвращенцы помнят, что с ними было раньше, — поэтому их так и ценят. А обычные мертвые — ну, они как я. Никаких воспоминаний о том, что было при жизни. Я даже свое живое имя не помню. Правда, дядя говорит: меня звали Миша…

— А твой дядя — он помнит? — спрашивает Марина.

— Мой дядя, конечно, не совсем невозвращенец, — говорит Майк, — но и не обычный мертвый. Я с ним об этом не говорил, но вроде он специально отправился следом за отцом, когда отец остался у нас. Вроде они поссорились еще при жизни, а потом дядя его преследовал повсюду. Так что дядя тоже добровольно ушел к нам — и поэтому, наверное, помнит так много про Заграничье… то есть про мир живых.

— Ладно, ладно, — говорит Гоша, — а скажи, какие есть способы попасть туда, к вам. Ну, я знаю, есть ученые шаманы — они долго учатся, изучают разные науки, болеют, сдают экзамены и в конце концов могут путешествовать туда и обратно. Есть орфеи — эти просто поют или пишут стихи, ну, и каким-то образом благодаря этому попадают к вам. Есть разведчики, которые проходят сквозь разрывы, которые специально ради них открывают в Границе. Но мама не была ни ученым, ни орфеем, ни разведчиком — и если она ходила в Заграничье, то как она это делала?

— Не знаю, — говорит Майк, — вот я же хожу к вам — и как я это делаю?

— Ерунда какая-то, — бормочет себе под нос Гоша, — мы только попусту тратим время.

— Наверное, мой отец знает, — продолжает Майк, — но я боюсь его спрашивать. Мне кажется, он подозревает, что я хожу к вам. А если он узнает наверняка — мне не поздоровится, это точно. Поэтому я с ним про Границу говорить не буду. Вы, чуваки, извините.

— Он трус, — говорит Лева, — и чего он так боится? Ведь уже мертвый, что с ним еще случится?

Ника вдруг вспоминает: пронзительный голос, низенькая юркая старушка, — «да уж, „черного отряда“ они боялись побольше, чем нас. Что там с ними делали — не знаю, но я тогда поняла: есть вещи пострашнее смерти».

— А почему мы вообще считаем, что ему можно верить? — говорит Гоша. — Может, этот Майк — на самом деле шпион. Его, может, специально заслали к нам, чтобы нас с толку сбивать, за нос водить?

— Скармливать дезинформацию, — кивает Лева, — да, я читал, такое бывает.

— Да вы совсем рехнулись, — не выдерживает Марина, — шпион! Тоже мне скажете! Кто будет засылать шпиона к четырем школьникам? Кому надо скармливать нам дезинформацию? Имейте в виду, мы его сюда затащили, когда с Гошиной мамой все еще было нормально!

— Все равно, — упрямо говорит Гоша, — вдруг он врет? Вдруг есть способ связаться с мертвыми? Выяснить, мертвый человек или нет?

— Когда мамы с папой не стало, — вспоминает Ника, — мне тоже хотелось с ними как-нибудь связаться. Мечтала найти какой-нибудь способ — а вот сейчас, когда Гоша об этом заговорил, поняла, что давно уже об этом не думаю.

Ника понимает: родители ушли так давно, что она уже привыкла к тому, что их больше нет. На секунду Нике кажется, будто она предала их — впрочем, нет. Просто слишком много времени прошло, слишком много — и Ника уже не верит в чудо, точно так же, как через несколько лет не будет верить в чудо Гоша.

Если, конечно, чуда не случится и Гоша в самом деле не найдет свою маму.

Но сегодня Ника не верит в чудо ни для себя, ни для Гоши.

— Я могу спросить папу, — говорит Марина, — он много с мертвыми работает, наверняка что-нибудь знает.

— А ты, Гоша, еще раз спроси своего, — советует Лева, — может, он скажет что-нибудь, кроме «это все очень сложно».

Они идут по улице, вдоль дощатого забора, обнесенного сверху колючей проволокой. Там, внутри, заколоченный дом без привидения, дом с мертвым мальчиком, появляющимся по сигналу магнитной свечи. Здесь — старые дома, глубокие сугробы, следы от протекторов на снегу. Они идут по улице, и вдруг Нике начинает казаться: кто-то смотрит на них. То ли из окон соседнего дома, то ли вообще — из дальних,