— Мертвых боится? — спрашивает Лева. — Не слишком-то она их боялась — там, в доме!
— Нет, — говорит Марина, — мертвых она боится не больше нас. Она другого боится. Вдруг мы в самом деле найдем Гошину маму — что тогда? Ведь Гошина мама — в сто раз круче! Никаких сердец, молний, сережек, никаких тебе разговоров «ах, мы смертники, нам нечего терять!» — а просто пошла и стала рушить Границу! Как будто ей нет разницы — мертвые, живые! Вот это — по-настоящему круто! Что ей Аннабель скажет — что новую мертвую кассету записала? Вот я и говорю: врушка.
— Жалко, — говорит Ника, — она мне всегда очень нравилась. Я даже когда-то хотела быть на нее похожей.
— Она слишком взрослая, — уже спокойней говорит Марина, — как наши родители. Как учителя. Мы не можем на нее рассчитывать, ты же видишь.
— Ой, — вдруг спохватывается Ника, — вы знаете, что Зиночка мне сказала? Что у Павла Васильевича в пятницу был сердечный приступ, увезли по скорой, он в больнице теперь.
— Пойдем его навестим? — предлагает Гоша, и Лева понимает, что это первые слова, которые тот сказал после появления Аннабель.
— Пока к нему нельзя, — отвечает Ника, — может, в конце недели.
— Как олимпиада-то? — говорит Гоша.
— Да вроде нормально, — говорит Ника.
— Задачи-то покажешь? — спрашивает Лева и как бы между делом добавляет: — Кстати, с праздником тебя!
— Разве это праздник? — Ника пожимает плечами. — Тоже мне, День Живых Женщин, большое дело!
«И в самом деле, — думает Лева, — глупость одна. Пора уже взрослеть, какие тут праздники! У нас — дела поважнее. Белое море, Гошина мама, живые, мертвые, Граница и Заграничье».
2
Первая мысль: как он постарел! Неужели всего за месяц можно так постареть? Еще совсем недавно — Марина помнит — он стоял, опираясь на учительский стол, подняв голову в ореоле седых волос, и голос его, обычно тихий, разносился по классу. Павел Васильевич читал:
Был урок внеклассного чтения. Тема самая банальная: стихи о войне. Оля оттарабанила какую-то героическую балладу, с должным пафосом, но без чувства — по большому счету как и все остальные отвечавшие. Только Ника приготовила грустное стихотворение о том, как хочется вернуться в до войны и предупредить тех, кто должен погибнуть:
Марина знала это стихотворение, и следующее тоже знала, слушала вполуха. Она вообще не слишком любила стихи, тем более — если они каждый год одни и те же, пусть даже и про войну, и читает их Павел Васильевич. Марина почти не слушала, думала про будущий поход на Белое море, про то, как улизнуть от ДэДэ, как найти правильное место, но внезапно Павел Васильевич опустился на стул, грустно посмотрел на присмиревший класс и совсем другим голосом начал читать незнакомые стихи о том, как холодно и высоко гудят рельсы, как спасаются беженцы, как идет война и проходит молодость, — и почему- то эти стихи Марина слушала внимательно.
Через три дня его увезла скорая, четыре недели он лежал в реанимации — и только сейчас к нему стали пускать посетителей. Из всего класса Марина пришла первой — и вот теперь стоит в дверях, смотрит: исхудавший, морщинистый, совсем седой. Голова утопает в подушке, руки лежат совсем неподвижно. Какие-то прозрачные трубочки, одинокое яблоко на больничной тумбочке.
— Здравствуйте, — говорит Марина.
Павел Васильевич слабо улыбается в ответ:
— А, Мариночка… проходи, проходи.
Голос совсем тихий, Марина подвигает стул, садится у изголовья.
— Как вы себя чувствуете, Павел Васильевич?
— У меня все хорошо, — слабо говорит он, — все хорошо. Ты лучше расскажи — как там в школе?
И Марина начинает рассказывать: Ника взяла третье место на городской олимпиаде, Зиночка говорит, что ей надо готовиться на матмех, Рыба, то есть Валентина Владимировна, каждый день стала проверять у входа в школу сменную обувь и Гошу два раза уже не допустила до уроков, грозится теперь поставить в году «неуд» по поведению, а еще все собираются на Белое море, то есть Гоша, Лева, Ника и она, Марина, ну, на самом деле мы ДэДэ терпеть не можем, но просто нам надо на Белое море, потому что — вы ведь никому не расскажете? — потому что у нас там важное дело.
Марина рассказывает, а Павел Васильевич слушает, чуть прикрыв глаза, и Марине кажется — может, он спит и ничего не слышит, но так, наверное, даже лучше, потому что, конечно, никому не надо об этом говорить, ведь это их тайна, зачем она все рассказывает, в самом деле? Марина и сама не понимает.
Наверное, просто хотелось рассказать кому-нибудь все — про Гошину маму, про Майка, про атаку зомби, про два серебряных пистолета в горстке серого пепла. Рассказать кому-нибудь, кто поймет, кто знает не из книг, что такое ромерос и тинги, кто может вспомнить, как хлюпает под ударом мертвая плоть и как высыхает на руках зеленоватая чужая слизь.
Марина рассказывает обо всем, но ни слова не говорит о дискете, о записках Гошиной мамы, о разрушении Границы. Когда она умолкает, Павел Васильевич тихо, будто сам себе, говорит:
— Значит, он все-таки достал Арда… жаль…
— Кто — он? — спрашивает Марина. — Орлок?
Павел Васильевич кивает.
— Но, может быть, это была просто… случайность? Несчастный случай?
— Нет, нет, — учитель едва заметно улыбается, — ты не поняла. Это была ловушка: любимый племянник, атака зомби, тинги, разобранная крыша… все было спланировано.
— То есть Майк… то есть мы… мы были приманкой?
— Но вы же этого не знали, — тихий, слабый голос, — что вы могли поделать?
Марина молчит потрясенно. Значит, Орлок расставил Арду Алурину ловушку… точь-в-точь как она тогда — Вадику и пятнашкам.
— Что же мне делать? — спрашивает она.
— Зачем ты меня спрашиваешь? — говорит Павел Васильевич. — Ведь если я скажу «не езди на Белое море», ты все равно не послушаешься?
Марина кивает и, спохватившись, что глаза учителя все еще закрыты, говорит:
— Нет, Павел Васильевич, не послушаюсь.
— Ну что мне тогда тебе сказать? Хочешь, я пожелаю тебе удачи? И еще скажу одну вещь, чтобы ты знала…
Голос совсем тихий, Марина нагибается к самой постели. От Павла Васильевича странно пахнет — каким-то медицинским, химическим запахом, непохожим на запах живого человека.
— Запомни, — продолжает Павел Васильевич, — командир отвечает за свой отряд, за свою команду.
— А у нас нет командира, — говорит Марина, — мы все вместе. Мы друзья, вот и все.
— Командир всегда есть, — отвечает учитель, — даже если он не знает о том, что он — командир. Тот, кто первый говорит: «Значит, поедем на Белое море», или «Бежим отсюда!», или «Ну что, пошли?». Вот он-то и командир, он и отвечает за всех.
Марина молчит. Луч солнца, пробившись меж больничных штор, делит комнату желтой полосой. Незнакомый запах, одинокое яблоко на тумбочке. Большая мужская рука неподвижно лежит на одеяле.
