тропинке, опираясь на деревянную палку, иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Дорога давалась ей нелегко: женщина была беременна.
Пока Аля с Алешей спорили, как может шпион быть беременной женщиной, настоящий ли у нее живот, да и женщина ли это, ночная путница достигла пляжа. Там она сняла туфли и села на камень у самой воды. Набегавшие волны едва касались ее отекших ног.
Она не подозревала, что за ней наблюдают. Уставшие ноги ныли, младенец ворочался в животе, мысли текли словно сами по себе, обычные мысли, ничего секретного: зря Гриша нервничал, здесь чудесно, лучше, чем в Ленинграде… ой, как пинается!.. сейчас совсем не могу в Ленинграде… а вода-то какая теплая!.. может, в Москву переедем?..
Она сидела довольно долго. Стараясь не шуметь, дети спустились к самой бухте. Притаившись среди камней, они смотрели во все глаза.
Аля больше всего хотела спросить, почему же, если женщина – шпионка, она не раздевается и не лезет за передатчиком, но Алеша наверняка сказал бы, что Аля дура и что женщина ждет специального времени или еще какой-нибудь ерунды. Дело в том, что как только Аля увидела женщину, она поняла, что никакая та не шпионка. Аля не могла бы объяснить почему, но внезапно вся их с Алешей затея показалась ей глупым ребячеством. Ловить шпионов ночью вдвоем на скалах у моря? А если бы здесь в самом деле оказались шпионы? Убили бы их – вот и все. И как Алеша думал их задержать? Ах да, он хотел их только запомнить и после этого сдать пограничникам. Запомнить, тоже еще! Что тут можно разглядеть в такой темноте? Вот же дурак!
Але становится скучно, она размышляет, что бы такое придумать, чтоб поскорей отправиться домой, но внезапно море начинает светиться рубиновым светом, тем же самым, что испускал передатчик. Свет растекается над водой, и на поверхности дети замечают круг. Он приближается к женщине, а она словно и не видит его. Она сидит на камне, и волны у ее ног с каждой секундой окрашиваются все ярче. Але хорошо видно ее лицо, чуть-чуть отекшее, доброе и грустное лицо. Аля ясно различает морщинки вокруг глаз, горизонтальную бороздку, прорезающую лоб, видит потрескавшиеся губы, полуприкрытые глаза. Платок слетел с ее головы, и морской ветер колышет светлые волосы. Бухта ярко освещена, но тут Аля замечает: нет ни источника света, ни резких теней. Она переводит взгляд на громоздящиеся над ней скалы: выбеленная солнцем трава гнется под ветром, крохотные трещинки прорезают поверхность камней, корни кустов вгрызаются в почву. Аля впервые видит эти скалы так подробно – и понимает: что-то происходит с ней, а не с бухтой. Она смотрит на Алешу, и в его глазах читает такое же восторженное изумление. Он сжимает Алину руку, и теперь уже вдвоем они не отрывают глаз от рубинового круга.
Его движение прекращается у самых ног женщины. Вода в центре начинает бурлить, булькать и пузыриться, потом откатывает ближе к краям, и дети видят, как из моря появляется неведомое существо.
Оно напоминает осьминога, хотя трудно сосчитать щупальца. Голову его венчает рубиновое блюдце, в нем слабо поблескивает лужица. Также блестят капли воды на коже существа – и от этого кажется, что осьминог светится. Возможно, он в самом деле светится изнутри – Аля не знает, но теперь смотрит на него, не отрывая глаз.
Точно так же, как с первого взгляда она поняла, что женщина – не шпионка, Аля понимает: от осьминога не исходит никакой угрозы. Сияющая радость разливается по всему Алиному телу. Она слышит, как бьется Алешино сердце, как ветер колышет траву, как тихонько поскрипывают песчинки под телом морского существа, как успокоенно дышит на прибрежном камне незнакомая женщина.
Щупальца обнимают ее икры, осьминог поднимается, с трудом преодолевает край юбки и, обхватив щупальцами живот женщины, замирает.
Кожа осьминога меняет цвет, она словно пульсирует, попеременно проходя весь радужный спектр, цвета перетекают друг в друга, словно кто-то мешает краску или крутит калейдоскоп. Бухта сияет, женщина по-прежнему сидит с закрытыми глазами, и в голове у Али всплывает слово
Свет, пронизывающий бухту, словно закручивается воронкой (Але кажется – совсем рядом), и, когда воронка замирает, Аля видит огромный, несколько метров в диаметре металлический диск. Он светится тем же рубиновым цветом, и где-то внутри у Али раздается голос:
Женщина встает с камня, поправляет платье, находит в песке туфли и пускается в обратный путь. Аля и Алеша смотрят ей вслед.
– Пришельцы? – тихим шепотом спрашивает девочка.
Алеша кивает.
Они никогда больше не ходили играть в эту бухту, никогда не говорили об этой ночи. Несколько раз на городском рынке Аля видела женщину – кажется, ту самую. При свете дня живот казался неприлично огромным, хотя она пыталась скрыть его под просторными платьями.
В августе Алеша уехал в Москву, зимой умерла его бабушка, и следующим летом Алеша уже не приехал.
Аля полюбила приходить к тому камню, где сидела женщина. Иногда ложилась, обхватив его руками, и дремала в теплой прибрежной воде.
Она представляла, что унеслась в небо на летающей тарелке и теперь сама – радужный осьминог, плавающий в зеленоватой воде космического аквариума.
После школы она уехала в Севастополь, училась там в педучилище, потом вернулась и до самой старости преподавала в школе русский язык и литературу. Дети любили ее, хотя директор вечно пенял за низкую дисциплину. Зато выпускники приходили к ней через много лет после выпуска.
Аля вышла замуж за местного счетовода, его тоже звали Алеша. Друзья жалели, что у них нет детей, но все равно считали прекрасной парой. Однако эту историю Аля не рассказывала даже мужу. Иногда она и сама думала: они с Алешей просто задремали на нагретом за день песке и увидели прекрасный сон.
Случалось в жизни всякое: и радости, и горести. Мама умерла, и детей нет – и все эти годы в глубине души льется откуда-то ровный свет, греет душу летний сон пятидесятого года: луна в небе, нагретые скалы, рубиновый круг, летающая тарелка, щупальца, обвивающие огромный живот, благословение, успокоение и счастье.
61. 1941 год. Большая Игра
Дедушка Миша рассказал мне эту историю в конце августа 1991 года. Ему было восемьдесят шесть лет, он жил один и гордился, что обслуживает себя сам. В его однокомнатной квартире, где мы сидели, действительно было чисто, но все-таки чувствовался неуловимый запах старости.
Мы говорили о провале ГКЧП, я называл случившееся бескровной революцией и смотрел в будущее с радостным волнением. Дед моего восторга не разделял.
– Я уже видел это однажды, Никита, – говорил он. – 25 октября в Питере погибло не так уж много народу: бойня началась потом. Это все – вечное возвращение. Это закон: все идет по кругу. И я бы предпочел, чтобы круги эти были пошире. Думал, до следующего витка не доживу, но вот ошибся. Так что я могу тебе сказать как человек, который жил дольше, чем ему было отмерено: зря вы радуетесь. Не ждет вас ничего хорошего. Утонет еще одна Атлантида, вот и все.
Я попытался спорить, но дед махнул рукой – и стал удивительно похож на дедушку Макара, умершего полгода тому назад. Почему-то я вспомнил, как давным-давно дедушка Миша объяснял мне про Мазая и Ноя,
