Хоровод воды

При слове «магия» Никита опасливо смотрит на большой аквариум с декоративными корягами. Два сома шевелят усами, вода за темным стеклом спокойна.

– Может, ты в прошлой жизни был связан с Индией? Если там окажешься – сразу поймешь.

– В прошлой жизни, – Никита садится, – я был галерным рабом. А ты – прекрасной римлянкой, что иногда призывала меня для утех.

– Нет-нет, я точно знаю – ты был в Индии раньше. Помнишь, ты показывал мне твое кольцо?

– Это? – спрашивает Никита. У него на руке два кольца – их с Машей обручальное и старое дедово кольцо на указательном пальце.

– Да. На нем что-то на санскрите написано.

– Ладно тебе. – Никита снимает кольцо. – По-моему, это что-то вроде пробы. В начале века так делали. В смысле – в начале прошлого века. Это дедово кольцо, очень старое, лет сто, наверное.

– Дай посмотреть. – Никита видит, как золото искрится в Дашиных пальцах, смотрит на полные руки, пышные плечи, большую грудь. Он думает: Вот женщина, созданная рожать детей! – и сам пугается. На секунду видением промелькнуло: Маши больше нет, у нее все хорошо, просто она куда-то исчезла, и теперь он живет с Дашей, у них мальчик и девочка, они вот так же сидят друг напротив друга, только это брак, а не измена, они вместе ходят в гости, ездят отдыхать, заводят общих друзей. Они счастливы.

Всего секунда – моментальное счастье, мгновенная мечта, – и Никита сказал себе: Маша никуда не исчезнет, мы с Дашей никогда не будем жить вместе, мы только любовники, я снимаю Даше квартиру, Даша со мной спит.

Вот и все.

Неправда, говорит себе Никита, дело давно уже не только в сексе. Это раньше каждый Дашин вздох был для меня напоминанием о ее глубоководных оргазмах, а сейчас я понимаю: Даша вздыхает, потому что устала, или огорчена, или скучает, или просто хочет спать. При чем тут женщина из омута? Просто живой человек, Даша как она есть.

И я, наверное, люблю ее.

А Маша? Что Маша? Я же не собираюсь с ней разводиться, даже и речи об этом нет.

Сейчас Никита почти не смотрит на Дашу как она есть, а она тем временем уселась напротив, скрестила ноги, полуприкрыла глаза и загробным голосом начала:

– Я вхожу в транс, я вхожу в транс, я вижу комнату, мужчину и мальчика, перед ними – карта. Мужчина говорит: ты должен отправиться сюда. Мальчик смотрит на карту… о да, это карта Индии…

Тут Никита наконец смеется, Даша вскакивает и бежит ставить кофе. Никита откидывается на спину, слушает звон посуды, опять представляет жизнь с Дашей. Сейчас он говорит себе: в фантазиях нет ничего дурного, – и картинки сменяют друг друга. Никита знакомит Дашу с Костей. Даша встречает Никиту после работы. Никита и Даша в Париже. Даша через десять лет – повзрослевшая, расцветшая особой красотой женщины за тридцать. Никита через десять лет – благородная седина, хорошая машина, квартира в центре. Вот он приходит вечером домой, кричит: Даша, ау! – проходит, заглядывая в комнаты, и наконец в последней видит: полумрак, свет выключен, в центре – большое массивное кресло, а в нем свернулась клубочком Даша, неподвижная и похудевшая, почти такая же, как Маша, ждущая Никиту в его нынешнем доме.

Кстати, в этой квартире тоже нет ни игрушек, ни детских вещей. Похоже, за десять лет Даша так и не родила.

Выходит, вымышленная жизнь – только версия нынешней, думает Никита. Через десять лет мой новый брак будет почти неотличим от старого. Стоило ли мечтать об этом?

Даша возвращается с серебряным подносом в руках – большая грудь, покатые плечи, влажная кожа, запах недавнего секса и свежего кофе.

Но какими счастливыми могут быть эти десять лет! – думает Никита.

63. Та самая злость

Я часто вспоминаю бабушку Джамилю. Она умерла два года назад, успела даже повидать Гошу. Каждый раз, когда мы виделись последние годы, она говорила, как ей жаль, что мы с Риммой толком не дружим.

А что нам дружить? Я – продавщица, мать-одиночка, все мысли – как дотянуть до зарплаты; она – офисная служащая, живет одна, деньги есть. Да еще моложе меня на десять лет. Но главное, Римма вовсе не хочет общаться ни со мной, ни со своей матерью. Не хочет быть частью семьи.

Но это неважно. Все равно выходит, что нас четверо: два мальчика и две девочки; двое из офиса и двое выходцев с московского дна; двое одиноких – и двое семейных: у меня есть сын, а у Никиты – жена.

Римма не хочет думать об этом. Ее дело, конечно. Но перед бабушкой до сих пор неудобно.

Наверное, поэтому я время от времени стараюсь представить себе, как там Римма, что она делает сейчас.

По большому счету ничего особо персонального в работе персонального ассистента нет. Заказ билетов, составление расписания встреч, телефонные звонки, все такое. Но сегодня Сазонов позвал Римму к себе, сказал:

– Послушай, милая, у меня к тебе просьба. Как сейчас говорят, конфиденциальная.

– Конечно, – отвечает Римма. Мол, как же иначе, конечно, все будет конфиденциально.

– Надо одну вещь отвезти… – Сазонов замолкает, словно колеблется. – Я никак не успеваю сегодня, а нужно именно сегодня. Я бы водителя послал, но у меня новый, непроверенный… а штука дорогая… если пропадет – неудобно будет.

– Я отвезу, – говорит Римма, – вы только адрес скажите.

Сазонов пишет на бумажке адрес, достает из верхнего ящика стола коробочку, перевязанную розовой, с бантом, лентой. Бант едва ли не больше коробочки, Сазонов держит ее бережно, словно боится выпустить из рук.

– Водитель пусть тебя отвезет, – говорит он, – не на метро же ехать. Но ты сама поднимись и отдай Анжеле прямо в руки. Скажи, что от меня… я надеюсь, она и так догадается.

Римма кивает, говорит: Минуточку – и через минуточку возвращается с пакетом, чтобы убрать в него подарок.

– Это правильно, – говорит Сазонов, – это ты молодец, не надо всему офису видеть. Ну, и не говори никому, сама понимаешь.

– Конечно, – снова кивает Римма, – все будет строго конфиденциально.

Анжела живет в сталинском доме, из тех, где когда-то поселили ядерных физиков, чьи внуки в девяностые годы уехали за границу или переселились на дачи, сдавая квартиры иностранцам и новым русским. Цены просто страшные: я узнала случайно, когда себе квартиру искала. Три тысячи долларов минимум, а если с обстановкой – пять или шесть.

Зато, наверное, никаких пьяных соседей за стеной и мертвых безумных старух внизу.

В зеркале лифта Римма рассматривает свое лицо, поправляет прическу. Сейчас ей особенно хочется выглядеть хорошо – она сама не знает почему.

Интересно, какая она из себя, эта Анжела? Модель, наверное, – высокая, худая, с большой грудью. Интересно будет посмотреть.

Жену Сазонова Римма пару раз видела – ничего особенного, честное слово. Баба как баба, старая уже, лет сорока.

Бронированная дверь, латунные цифры «24», кнопка звонка. Девичий голос с той стороны: Кто это?

Сдержанно, медленно и с достоинством отвечает:

– Я от Владимира Николаевича.

– Ты одна? – спрашивает голос. – А то не видно ни хера, темнота какая на площадке.

– Одна, – отвечает Римма, и дверь открывается.

Понятно, почему Анжела спрашивала, – она, видимо, куда-то собиралась: на ней только трусы и бюстгальтер.

Римма протягивает коробочку и, пока Анжела развязывает узел, незаметно рассматривает девушку.