таких вещах, он выбрал бы себе других героев. Впрочем, я согласен: торговать наркотиками – неправильно. Даже если это психоделики и трава. Деньги можно брать только на покрытие расходов. Если считаешь, что наркотики – дрянь, не продавай их. Если считаешь, что они – как святое причастие, то как можно торговать святым причастием? Все остальные варианты – только линейная комбинация этих двух. С различными коэффициентами. И результат такой же. На 30 процентов подлец, на 70 – святотатец. Или – наоборот. Не слишком люблю дилеров – хотя куда бы я без них делся?
Голос из зала: А Зубов?
Зубов – несчастный человек, которого никогда ничего не вставляет. То есть вставляет – но не до конца. И потому он живет отраженным светом – рассказами тех, кого вставило. Потому его и сжигает зависть к тем, кто получает опыт, которого у него нет, что ни пробуй. Оттого он и продает, оттого и с Милой спал.
Почему с ним так происходит? Вряд ли есть простой ответ. Можно сказать «карма» или «эндорфинный баланс». Эндорфинный баланс, конечно, – форма проявления кармы. Но я думаю, Зубов просто не может поверить в подлинность своих переживаний, психоделических в том числе. Он все время сравнивает с тем, что читал или слышал – и потому раз за разом терпит поражение. Чужой трип ему всегда интереснее, хотя бы потому что – чужой. Потому Зубов и торгует, потому и просит рассказать, хорош ли был трип.
Вернемся, впрочем, к нашему расследованию, вернемся к Шерлоку Холмсу. У него от кокаина была мания величия, и он начинал свято верить в силу своего разума. А мы предпочитаем другие наркотики и не думаем, что узнаем правду, только потому что такие умные.
Зато мы знаем, что есть место, где эта правда лежит – надо туда попасть и ее увидеть. У нас есть все факты про Женю, мы знаем, что убийца – один из шестерых ее одноклассников. Осталось только подстегнуть интуицию – и все. Случай неочевидный, поэтому нужно особое вещество. Вот я и купил у Зубова эту смесь – для тебя.
Антон (в ужасе): Для меня?
Трудно понять – это каменный забор или бесконечная задняя стена гаражей. Казалось, электричка едет мимо целую вечность – и Антон готов был поручиться, что выкуренный в тамбуре косяк тут ни при чем. Бетонную поверхность покрывали примитивные граффити, в которых имена российских политиков странно сочетались с бессмысленными английскими словами. И те, и другие, казалось, пережили какую-то чудовищную трансформацию: Эльцин и Гайдарайс выглядели ничуть не лучше Chelsi или Unaited. Вероятно, подумал Антон, две банды граффитчиков воевали на этой стене… или надписи служат тайными сигналами. Но их неясный смысл, вне сомнения, мрачен и агрессивен, так что не хотелось даже представлять, под каким наркотиком он мог бы открыться.
Антон ехал в загородный дом Сидора. Хозяину он наплел что-то про забытые вещи, про необходимость еще раз осмотреть место происшествия. Настоящая его цель была иной. Шансы, что все сложится, невелики, но попробовать стоило.
Глядя в окно, Антон думал о поразительном сходстве историй гибели Милы и Жени. Девушки умерли с разницей в несколько часов, их смерть напоминала суицид, но вполне могла считаться убийством. И главное – в обоих случаях фигурировала цифра «семь»: семь тронов сказочного королевства вторили семи лепесткам волшебного цветка и семи одноклассникам; детские игры и детские сказки. Лере выпадала роль Алены, подруги и напарницы по играм. Ему, Антону – роль любовника подруги.
Труднее разложить остальных действующих лиц. Пятеро одноклассников Жени и Леры должны соответствовать Шиповскому, Зубову, Гоше и, вероятно, главному «летючу» – Воробьеву. Для симметрии следовало добавить Олега, функция которого, видимо, соответствовала функции Сидора – инициатора расследования. Интересно, кто из четырех оставшихся – Дима Зубов?
«Эти две компании – как два вида граффити, – подумал Антон. – Они на разных языках, но об одном и том же».
Оставалось понять – о чем.
Прошел книгоноша, предлагая «свежие американские детективы», изданные, наверное, еще при советской власти. Пьяный мужик, нагнувшись к Антону, спросил, какая станция следующая. Антон не знал, и тот удалился, недовольный.
Это лишь на первый взгляд кажется, что нынешние коммерсанты оторвались от народа, подумал Антон. На самом деле они точно такие же. Потому что реально не существует людей, а существуют вещества, которые люди употребляют. Хлеб, вода, вино, трава, водка. Мясо или растения.
Впрочем, Джа в своей милости может творить чудеса – и Антон вспомнил, как в день Жениной смерти даже эти старые алкоголики источали какую-то позитивную энергию. Там, внизу, в круглом холле, происходило что-то по-настоящему прекрасное – что-то необратимо разрушенное Жениной смертью.
Наверное, почудилось, подумал Антон. Сидор и Поручик куда ближе к мужику из электрички, чем к нам всем. Мои сверстники другие, не потому что моложе, а потому что не пьют. А наркотики и алкоголь – две противоположности. Разве что Альперович и Лера могут их сочетать.
Альперович будет Шиповским, решил Антон. Потому что он мне нравится. Потому что у Рекса Стаута если кто нравится Арчи Гудвину, значит, он хороший, а я нынче – за Гудвина.
Стоп, сказал себе Антон. Так далеко можно зайти. Горский же предупреждал: нам неизвестно, кто автор этого детектива. И все, что мы имеем – цифра семь и сходство двух сюжетов. От этого и будем плясать.
Что он знает о Зубове? Зубов был когда-то любовником Алены, так сказать, предшественником Антона. Если, конечно, одна проведенная вместе ночь дает право называться любовником. «Любовник» – старое слово, слово из книжек. Из тех, других, книжек, которые Антон читал, когда Кастанеду еще не перевели на русский. Из макулатурного Дюма, пылящегося нынче на полках Алениных родителей. Любовником Леры был, очевидно, Поручик. Потому что иначе – зачем бы он дал ей денег? И, значит, все нити вели к нему. Поскольку автор этого детектива не русский, национальность Поручика не служит алиби.
Не знаю как там под кокаином, а под психоделиками нелегко быть Шерлоком Холмсом, думал Антон. В измененном состоянии так называемого сознания довольно трудно сосредоточиться. Текучесть предметов вполне соответствует текучести мыслей, скользящих с одной идеи на другую, – что-то вроде галлюцинаторной паутинки, мерцающей на любой поверхности, куда ни посмотри. Зафиксировать ее взглядом так же трудно, как удержать в голове одну мысль или один вопрос. Тем более, если это вопрос «кто убил?», от которого за версту несет паранойей, изменой и бэд-трипом. Поэтому нужен якорь, предмет концентрации, что-то вроде места силы у Кастанеды. Лучше всего – вещь, принадлежавшая Жене. Легче всего попросить что-нибудь у Романа, но поди объясни такую просьбу! Не дадите ли вы мне какую-нибудь вещь вашей покойной жены? Я тут решил посвятить ей один свой трип.
Оставалось только поехать на дачу Сидора и поискать что-нибудь там: собирались в спешке, вполне
