— Давайте про что-нибудь другое, — сказал Вовик и вздохнул.
Врачи посмотрели, какой он маленький, щуплый, на вид голодный.
— На аппетит жалуешься? — спросили.
Он ответил, что да, жалуется.
— Нет аппетита?
— Есть.
— Так почему же ты жалуешься?
— Вот потому.
— Почему?
— У меня волчий аппетит, — ответил Вовик, вздыхая. — У меня в животе прорва, бабка говорит. Я ангиной болел. Я невоспитанный. И купаться я не умею. А на велосипеде умею, если кто-нибудь даст. Ещё про чего говорить? Спрашивайте, я не боюсь…
Когда он ушёл, в кабинете остался персонал. А весь персонал заахал про Вовика, что трудный, интернатский, что семья у него неблагополучная. Никто из ребят, конечно, не слышал про это. Но всё равно, когда стали жить в лагере, Вовик никому не понравился.
Во-первых, он сказал Коле Смирнову такую вещь:
— Колобок, ты ни с кем не дружи. Со мной дружи, больше ни с кем.
— Так нельзя, — ответил на это Коля. — Что ж получится?
А Вовик сказал:
— Хорошо получится. Нам хорошо, им не надо. Каждому не угодишь.
Ту беседу услышала Юля Цветкова. Она сразу подняла гвалт:
— Глядите, глядите, вы только послушайте! Знаете, он кто? Он отрицательный ин-ди-ви-ду- алист!..
Ребята прямо рты поразевали. Вот сказанула! И может, правильно? Все задумались, начали разглядывать Вовика, как на сцене. А Вовик заревел, и ушёл, и спрятался в ящик с песком для пожара. Оттуда его вынула воспитательница. Они долго толковали про то, как надо жить в лагере, но Вовик, видно, не понял.
Он ходил всегда молчаливый, будто замкнутый ключом. Ходил и протяжно вздыхал. А вообще он больше лежал, чем ходил. Даже в озере купаться не хотел. Где это видано — не хотел человек купаться!
А ещё Вовик сказал Коле в один прекрасный день, что потерял его ножичек. Помните, в вагоне Коля давал на время? Так вот, на самом деле Вовик не потерял, а просто хотел зажилить. А потом он вообще никому ничего не сказал, но вдруг взял да пропал почти насовсем. Галя в тот день прямо не в своём уме бегала, и Надежда Петровна тоже. Все бегали не в своём уме, потому что чепе на весь лагерь. А вышло это вот каким образом.
Отряд строился на прогулку, и Вовик захотел идти с Колей. Ну, а Коля как раз не захотел. Вовик подумал стать в пару с Максимом, но и тот был занят. Потом Вася, Миша, Боря — все оказались парные, и никто не звал Вовика к себе. Тогда его и не стало. А другие даже не заметили, как не стало Вовика, пошли своей дорогой.
Когда все скрылись из виду, Вовик приплёлся к столовой и встретил там тётю Тоню. Она что-то выплеснула из ведра и заворковала:
— Поди сюда, маленький! Поди, заморыш хорошенький! Морковку дать?
— Не, — сказал Вовик.
— Кочерыжку?
— Не, — сказал Вовик, — без толку. Вот хлеба и макарон…
Тётя Тоня всплеснула руками, точно пингвиниха. Точно пингвиниха, она уковыляла на кухню. Потом вынесла Вовику еды на тарелке, отдала прямо в руки и при этом жалобно так спросила:
— Сколько ж в тебе весу, птенчик мой?
— Двести грамм, — сказал Вовик, — а килограмм забыл.
— Ах ты господи! — изумилась тётя Тоня. — Всего-то?
Сама она была такая, что старшие ребята звали ее тётя Тонна.
Может, потому и жалела Вовика лучше других? И всё-таки стоять тут ей было некогда. С кухни крикнули, и она уплыла вперевалку на толстых ногах. В тот же миг Вовик выхватил из-под рубашки полиэтиленовый мешок и раз — всю еду в него. Через минуту он уже лез под забор, который вокруг лагеря. А ещё через минуту с трудом выбрался туда, где лагерь не в счёт и полная свобода без присмотра.
«Интересно, — подумал Вовик, оглядываясь на щель, — это я так распузел или дырка стала узкая? Что-нибудь одно. Одно из двух. Надо посмотреть в зеркале». А пока он достал из-за пазухи мешочек и посмотрел, что получилось с едой, в каком она виде. Макароны, котлеты, хлеб — всё было перемешано после давки под забором. Но Вовик не загрустил, а странно сказал:
— Ничего, сойдёт. Так даже лучше ему понравится…
Кому? Вот новости!
Однако больше Вовик ни слова не проронил, сунул мешок под рубашку, зашагал в глубину леса. Вокруг шумели высоченные сосны. Шумели, скрипели, размахивали ветками, будто руками. Голосили всевозможные птицы. Росли цветы и травы. Ещё много чего творилось вокруг, и никто не мешал Вовику всё это разглядывать.
И вот очутился он на берегу водоёма. Скорее всего это была обыкновенная красивая лужа. Но Вовик звал её «моё Море», гордился, что открыл, как настоящий путешественник, а другие не ведают. «Если они проведают, от Моря ничего не останется», — думал Вовик. А возможно, он и не думал так, зато как-то так чувствовал. Он вздохнул. Но вздохнул не как всегда, а по-новому, для себя приятно. Он улыбнулся, кивнул головой, сказал:
— Привет, Море! Сюда никто не приходил? Хорошо!..
С этими словами сел на землю в кружевную тень и стал глядеть, глядеть, любоваться.
В воду падало солнце, да так здорово, что больно глазам. Лежали на воде ленивые белые цветы. Вокруг них — широкие тарелки листьев. Даже издали казались листья холодными, гладкими, упругими — такие хорошо прикладывать к синяку, когда бывает… Ближе к берегу росли густой толпой травинки-трубочки с метёлками на голове. Ещё — жёсткая осока, которая пальцы режет, но очень зелёная. На том берегу стоял лес, тоже зелёный, но по-своему. И кусты темнели там — не понять даже, какой цвет. И светились рыжие стволы сосен. Вовик вспомнил, что всё это видел на картинке про девочку постарше: как она сидит на камушке у воды, и смотрит, и мечтает. Красивая картинка! А всё ж его Море лучше — оно живое, переменчивое…
— Не люблю девчонок, — внезапно сказал Вовик. — Никого не люблю, только беленькую Верочку с бантом…
Тут наскочил ветерок, погнал по воде морщины, крохотные волны. Солнце разлилось ещё шире и ярче, расплескалось зеркальными зайчиками. А водяные цветы будто поплыли, хотя, конечно, оставались на якорях своих корешков. «Эх, мне бы! — подумал Вовик. — Сесть в такой кораблик — и полным ходом!..»
Ветер кончился, волнение на Море тоже. Вовик на четвереньках подобрался к самой воде, поглядел, как там глядит на него его худощавое отражение. Потом вздохнул, понюхал воду, запах был плохой. Потом он вдруг увидел стайку головастиков, похожих на запятые из учебника. Они прытко суетились, не знали, что им делать пока. Вовик вынул мешочек, накрошил в Море хлеба и макарон. Головастики, не разобравшись, не стали есть, глупые. И тогда Вовик снял с ноги сандалию, прицелился, подцепил вместе с водой одну хвостатую капельку. Головастик забегал по углам, задёргался быстро-быстро, и Вовик понял, что ему страшно в чужом месте.
— Да не трону, не трону, — сказал Вовик. — Я только разглядеть.
Потом он сказал:
— Ты — Кит. Ты — Маленький Китенок, а я — Старый Китобой. Чего молчишь, бродяга? Или ты просто лягушкин сын?
Тем временем вода вся вытекла, потому что обувь у Вовика была не очень-то. Лягушкин сын замер там, подсох на солнце, стал потихоньку умирать. Вовик испугался, что он умрёт совсем, и поскорей вытряхнул в Море. Всё! Вот и всё! Прощай, Маленький Китёнок!..
