видел Холмса таким занятым, никогда еще мне не было с ним так трудно.
После той беседы с лордом Кэрфаксом Холмс не стал обсуждать со мной эту тему. Мои намеки он пропускал мимо ушей. И тогда мне пришло в голову, что я сам виноват: втянулся в расследование куда глубже, чем мне случалось в других его делах. И поскольку оно обрело такой хаотичный вид не без моего участия, я наказан по заслугам. Посему я вернулся к своей привычной роли терпеливого спутника и просто ждал развития событий.
Но они не спешили. Холмс, как и Потрошитель, стал вести ночной образ жизни. Каждый вечер он исчезал с Бейкер-стрит, возвращался на рассвете и проводил дни в задумчивом молчании. Я сидел в своей комнате, понимая, что сейчас ему важно побыть одному. Временами он брался за скрипку. Когда напряжение делалось невыносимым, я уходил развеяться в шуме и сумятице лондонских улиц.
Однако на третье утро при виде Холмса я не сдержался:
— Холмс! Ради бога! Что стряслось?
На правом виске у него была скверная багровая ссадина, рукав пиджака оторван, а на запястье кровоточил глубокий порез. Он прихрамывал, был весь в грязи — словом, под стать тем уличным бродягам, которых он так часто посылал с таинственными поручениями.
— Состоялся диспут на темной улице, Ватсон.
— Дайте-ка я займусь вашими ранами!
Я принес свой саквояж, и Холмс без особой охоты продемонстрировал кровоточащие ссадины на костяшках пальцев.
— Я решил выманить нашего врага, устроив за ним открытую слежку, в чем и преуспел, — говорил Холмс, пока я усаживал его в кресло, принимаясь за его травмы. — Да, преуспел, но и потерпел поражение.
— Вы подвергали себя немалому риску.
— Преступники попались на приманку. Их было двое.
— Те же, кто напал на нас?
— Да. Моей целью было задержать хоть одного из них, но револьвер дал осечку — проклятье, как не повезло! — и оба удрали.
— Постарайтесь расслабиться, Холмс. Ложитесь. Закройте глаза. Может, дать вам успокоительное?
Он нетерпеливо отмахнулся:
— Эти царапины — сущая ерунда. Неудача — вот что терзает меня. Я был так близок к успеху, а он ускользнул от меня. Если бы удалось задержать одного из этих подонков, заверяю вас, я бы быстро выбил из него имя хозяина.
— Вы считаете, что именно они отвечают за зверства на лондонских улицах?
— Господи, да конечно же нет! Это обыкновенные здоровые громилы, а вот у них за спиной кроется тот жуткий тип, которого мы ищем. — Холмс нервно дернулся. — Кровожадный тигр лондонских джунглей.
В голову мне пришло зловещее имя.
— Профессор Мориарти?
— Это не Мориарти. Я проверил, чем он занимается и где обитает. Он занят другими делами. Нет. Профессор тут ни при чем. Есть четыре человека; один из них — наш, я уверен.
— И кто эти четверо?
Холмс пожал плечами:
— Так ли это важно, если я до сих пор не могу схватить его?
Наконец начало сказываться его утомление. Холмс откинулся в кресле и полуприкрытыми глазами уставился в потолок. Но усталость никак не влияла на остроту его интеллекта.
— А этот «тигр», как вы его назвали, — что ему дают убийства несчастных проституток?
— Это дело куда сложнее, Ватсон. Тут есть несколько темных нитей, и все они переплетаются в этом лабиринте.
— И еще этот омерзительный идиот в приюте… — бормотал я.
В улыбке Холмса не было и тени юмора.
— Боюсь, мой дорогой Ватсон, что вы всеми пальцами ухватились не за ту нить.
— Не могу поверить, что Майкл Осборн не имеет никакого отношения…
— А он действительно имеет, но…
Конец фразы повис в воздухе, потому что в этот момент внизу позвонили, и миссис Хадсон заторопилась к дверям.
— Я жду гостя, и он на редкость точен, — сказал Холмс. — Прошу вас, Ватсон, останьтесь. Будьте любезны, дайте мой пиджак. Я не должен выглядеть как уличный драчун, который заскочил за медицинской помощью.
Он успел одеться и даже раскурить трубку, когда миссис Хадсон ввела в нашу гостиную высокого приятного блондина. Я прикинул, что ему тридцать с небольшим. Явно хорошего воспитания: единственный удивленный взгляд, и больше никакой реакции на помятый вид Холмса.
— Ага, — сказал Холмс, — насколько я понимаю, мистер Тимоти Уэнтворт. Добро пожаловать, сэр. Садитесь у камина. Утро сегодня сырое и прохладное. Это мой друг и коллега доктор Ватсон.
Мистер Тимоти Уэнтворт поклонился и сел в предложенное кресло.
— Ваше имя широко известно, сэр, — сказал он, — так же как и доктора Ватсона. Считаю за честь познакомиться с вами. В Париже у меня очень напряженное расписание, и я оторвался от дел только ради своего друга Майкла Осборна. Я был в крайнем недоумении, когда он так неожиданно исчез из Парижа. Если я могу чем-то помочь Майклу…
— Ваша преданность другу достойна восхищения, — сказал Холмс. — Давайте попробуем просветить друг друга, мистер Уэнтворт. Если вы расскажете, что вам известно о пребывании Майкла в Париже, я изложу вам окончание этой истории.
— Очень хорошо. Я встретился с Майклом два года назад, когда мы поступали в Сорбонну. Думаю, меня потянуло к нему из-за того, что мы совершенно разные. Мне свойственна известная сдержанность; друзья считают меня застенчивым. А Майкл, напротив, обладает бурным темпераментом, его выходки порой граничат с грубостью — если он считает, что его обманывают. И он всегда очень уверен в себе и категоричен в высказываниях по любому поводу. Но мы снисходительно относились друг к другу и неплохо ладили. Майкл меня полностью устраивал.
— Не сомневаюсь, сэр, что и вы его, — заметил Холмс. — Но скажите мне вот что. Вы в курсе его личной жизни?
— Мы были достаточно откровенны друг с другом. Я скоро узнал, что он второй сын знатного британского аристократа.
— Его огорчала такая судьба — родиться вторым сыном?
Сдвинув брови, мистер Тимоти Уэнтворт задумался над ответом.
— Я бы сказал, и да и нет. Майкл все время как-то выламывался из общего ряда, вел себя совершенно раскованно. Его воспитание и традиции семьи запрещали такое поведение, и в нем росло чувство вины и протеста — одновременно. Ему требовалось заглаживать вину, а положение второго сына еще больше побуждало его бунтовать. Все это и объясняет его необузданность. — Наш молодой гость смущенно остановился. — Боюсь, что я путано объясняю.
— Отнюдь, — заверил его Холмс. — Вам как раз присуща удивительная ясность изложения. Допустимо ли предположить, что в Майкле не копилась горечь по отношению к отцу или старшему брату?
— Уверен, что ничего подобного не было. Но могу понять и чувства герцога Ширского. Я видел в нем человека гордого духом, даже высокомерного, всецело поглощенного честью семьи.
— Очень меткая оценка. Продолжайте, прошу вас.
— Ну а затем у Майкла появилась та женщина. — В тоне Тимоти Уэнтворта явственно слышалось отвращение. — Он встретился с ней в каком-то крысятнике на Плас-Пигаль. На следующий день он рассказал мне о ней. Я не придал этому особого значения, решив, что это простая связь. Но теперь я вижу, что с того времени наша дружба стала слабеть. Если иметь в виду часы и дни, то его отход от меня был
