другом месте. Если пытаться перевербовать его, рискуешь напугать до полусмерти и потерять вовсе. Другая опасность: Кадо или Бруда могут ощутить, что поставляемая шпионом информация стала какой-то иной, слишком резко изменилась. В любом случае ты должен соблюдать предельную осторожность.
— Само собой разумеется, сэр.
— С чего начнешь?
— Уверюсь, что не ошибаюсь.
— Предлагаю человека, который справится с этой задачей лучше всякого другого.
Бел-Сидек улыбнулся.
— Правда, тебе придется выдать мне имя шпиона. Но я уже обещал — он твой. Однако дело настолько важное, что должно попасть в надежные руки. Среди рядовых Союза чересчур много любителей. Кроме того, если послать кого-то из Живых, предатель может опознать его.
— Давайте имя на имя, сэр. Старик наморщил лоб.
— Нет, не могу. Это не в его правилах. Имя ты получишь в наследство — после моей смерти.
Бел-Сидек тщательно взвесил последнее заявление Генерала, обдумал и сказанное стариком раньше.
— Хорошо. Проследите за одним из ваших людей — за Насифом.
Генерал долго оставался неподвижным; лицо его мертвенно побледнело.
— Ты уверен?
— Это он.
— Хвала богам, милосердным и всемогущим, что улыбаются благосклонно, глядя на нас.
— Сэр?
— Я намеревался передать округ Хар Хадрибелу, а Насифа ввести в командование Шу. Даже если б, он сам не узнал меня, это сделал бы Кадо, стоило Насифу описать атамана Шу.
— И все же советую выдвинуть его, сэр. Вам не обязательно выдавать себя. Если Насиф действительно сотрудничает с геродианской шайкой, о такой новости ему захочется доложить хозяевам.
— Да. Принеси письменные принадлежности. Бел-Сидеку пришлось подождать. Старик писал медленно, и усилия его были куда более болезненными, чем накануне вечером. Бел-Сидек молча переживал за него. Всего Генерал написал три записки.
— Эту отнесешь туда же, куда носил вчера. Другие две — Хадрибелу. Одна для него, вторую он после ужина лично доставит Насифу. Ты же пойдешь к своей подружке и пробудешь у нее до ночного совещания.
— Слушаюсь, сэр.
Бел-Сидек вышел; нога так разболелась, что захотелось подбодрить себя.
— Я не поддамся. Я не побежден. Я — среди Живых, — пробормотал он.
Эйзел дотащился до единственного свободного столика в забегаловке Мумы и тяжело опустился на стул. Сам Мума немедленно вырос рядом и устроился напротив.
— Тяжелый день выдался?
— Мало сказать. У тебя в подвале еще остался запасец того нарбонианского пива? Сдается, я готов вылакать целую бочку.
— Есть немножко внизу. Такого больше нигде не сыщешь. Но не уверен, что у тебя есть время. — Мума поднялся.
Эйзел проследил за ним глазами. Мума остановился у двери в кухню. Через секунду на пороге возник хромой человек. Хромой-то хромой, но на руку он был изрядно ловок. Эйзел чуть не пропустил момент передачи письма.
Мума подозвал младшего из сыновей, и тот вышел вместе с калекой. Мума выждал минуту и вернулся к столику Эйзела.
— Мне?
— Тебе. Воробышек прилетел.
— Сходи за пивом.
Мума осклабился; нескольких зубов у него не хватало.
— Не намерен срываться из-за этого?
— Намерен чуток расслабиться, пожрать и выпить. Варево в котелке вскипит и без моего присмотра.
— Не сомневаюсь. Слишком много у тебя хозяев, всех не обслужишь.
— Хозяин у меня один. Я сам.
— Пусть один, но очень требовательный, спуску не дает.
— Может, и так.
Эйзел подумал о паре спокойных недель, о мирной рыбалке в каком-нибудь тихом уголке. Кушмарраханская похлебка поварится без его присмотра. Но не сейчас. Сейчас здесь здорово интересно. Чуть позже.
— Ну и ну! — Меджах с шутливым отчаянием уставился в свою миску. — Сырое вместо подгорелого.
— Червяков хоть нету? — поинтересовался Ногах.
— Да нет вроде, даже им стыдно показаться в такой компании.
— Тогда ешь. Вырастешь большим, сильным, храбрым и умным, как наш возлюбленный…
Ногах заметил веселые искорки в глазах сидевших напротив братьев и обернулся.
— Мо'атабар! Мы как раз о тебе толковали.
— Слышал-слышал, что-то насчет моей силы да смекалки. Впрочем, с истиной это имеет не больше общего, чем румянец смущения на девичьих щеках. Кстати, наш возлюбленный предводитель желает видеть тебя вместе с братишкой. Не спеши, не спеши! Ты же знаешь, я человек вежливый, деликатный, я полон сочувствия к нуждам подчиненных. Ни в коем случае я не лишу тебя редкостной возможности отведать подобные деликатесы. Такая удача выпадает один раз в жизни, а я не какой-нибудь дикий злобный турок. Кушай, не стесняйся, кушай больше. Наслаждайся, пока можешь. Не попросить ли повара принести добавки? Наверняка осталась одна-две порции.
— Нет-нет, я командир и должен обуздывать свои желания, чтоб не подавать дурного примера. Обжорство — непростительный и отвратительный порок.
Мо'атабар, ухмыляясь, отошел от них.
— Фа'тад! — воскликнул Йосех.
— Да.
У Йосеха тут же заболел живот.
— Опять.
— Не доводи меня, братишка.
— Ну чего он ко мне привязался?!
Никто не отозвался, даже не сострил в ответ. Меджах брюзжал что-то в адрес неблагодарных кушмаррахан, которые травят всякой дрянью своих благодетелей.
Они съели все, что было хоть сколько-нибудь съедобно, и Йосех отодвинул тарелку.
— Нечего тянуть, — сказал ему Ногах. — Идти все равно придется.
В лагере было куда больше народу, чем накануне вечером: дартары стягивались к загону, в котором сидели захваченные в лабиринте пленники.
— Смотри, — Йосех дернул брата за рукав, — некоторые совсем дети.
Четверо ребятишек забились в угол загона и дрожали от ужаса. Йосех с трудом определял возраст вейдин, но на глазок он не дал бы им больше пяти-шести лет. В двух метрах от детей лежал труп. Кожа его была воскового оттенка, как и у всех взрослых пленников. Из бока его торчала черная стрела.
— Наверное, он попытался обидеть детей, — пояснил Ногах.
Йосех пробурчал что-то невнятное. Он оглядел остальных заключенных и подумал, что не горит желанием узнать, какие кошмары и тайны скрываются в глубине лабиринта округа Шу.
Яхада провел их внутрь, не утруждая себя докладом, и ткнул пальцем в дальний угол, где можно было присесть на корточки. Братья повиновались. От смущения Йосех не смел поднять глаз и уставился на побелевшие от напряжения костяшка пальцев.
