– Их там не будет. Или будут. Если будут, то дальше все не важно.
Я загораживаю ему путь, протягивая руку. Снотворное – лучший выход. Никаких тревог. Если проснешься – значит, мы справились.
– Нет. Вам не будем, сэр.
– Но я же самый бесполезный.
– Приказ командира, сэр.
– Проклятие!
Сейчас мне ничего не хочется больше, чем полного снятия с себя какой-либо ответственности за собственную судьбу.
Четырнадцать часов. У меня жар. Не могу спокойно сидеть. Промок от испарины. Дыхание частое и поверхностное из-за жары, вони и недостатка кислорода в воздухе. Чистый кислород. Воздух должен быть чистым кислородом.
Каков, черт возьми, рекорд продолжительности клайминга? Не могу вспомнить. Похоже, что командир решил его побить. И для этого идет на все, даже корректирует кривые разогрева, сбрасывая со счетов погибших.
На переборки не смотрю. На них одеяло плесени. Я почти вижу, как она разрастается, разбрасывает споры, наполняет воздух сухим, спертым запахом. Господи! Пятно плесени уже на рубашке Бата! Я почти непрерывно кашляю, споры раздражают горло. Еще спасибо, что аллергии нет.
Сок кончился, остается вода, бульон и таблетки. Йо-хо-хо! Голод на клаймерах.
Где тот бесстрашный бывалый космический пес, веселивший парней с маяка? Ха! Охотники сорвали с него маску.
Час назад Фоссбринк снова всех обошел и, как в прошлый раз, меня миновал. Я беспощадно его обматерил. Он дал мне таблетку, которую я имею право проглотить только по приказу командира.
Те из нас, кто еще в сознании, немного спятили. Мне очень хочется отключиться, но…. Не хватает внутренних сил бросить вызов и проглотить таблетку. Все думаю об этом, но руку ко рту поднести не могу.
Господи, как же тут тоскливо!
Последнюю слабую связь с реальностью поддерживает ненависть к Старику. Старинный друг. Одноклассник. И так поступил со мной. Перерезая ему глотку, я бы улыбался от снастья.
А эти сволочи наверху? Какого хрена они не убираются? Хватит уже.
В операционном отсеке вахту стоят лишь двое – командир и Уэстхауз. Из инженерного ничего не слышно, но там кто-то тоже еще держится. В эксплуатационном на ногах один только Бредли. Упрямый парень наш младший лейтенант. А здесь, в оружейном, глаза открыты у двоих – у Кюйрата и Пиньяца.
Ни с того ни с сего Кюйрат бросается к люку в операционный отсек. Что-то невнятно бормоча, он царапается наружу. Что за черт?
Ага. Вот и еще один повод для того, чтобы пустить в дело успокоительные. Это заразительно. Безумие подбирается и ко мне, оно уже у самых границ моего рассудка. Я заставляю себя встать и крадусь к Кюйрату, вооруженный шприцем, который оставил мне Фоссбринк как раз для таких случаев.
Кюйрат меня видит. Прыгает на меня. Глаза дикие, зубы оскалены. Я втыкаю шприц ему в живот и нажимаю на курок.
Секунд десять мне приходится прикрывать себе руками глаза и яйца, уворачиваться от его зубов, отцеплять от себя его руки и думать, почему не действует снадобье. Отчего он не падает?
Наконец он готов.
– Что у вас там?
Я неверным шагом иди к интеркому и что-то бубню. Командир как-то меня понял. Я смотрю на Пиньяца. Почему он не помог мне?
Его глаза открыты, но он ничего не видит. Он в ауте. Подонок. Как ему это удалось?
– Все в порядке. – Голос командира из соседней галактики достигает моих ушей. – Займи место Эльюэла.
– А?
В голове туман. Хочу все бросить. Я выдохся. Не понимаю, что он говорит.
– Садись на место Эльюэла. На ракетах нужен человек. Где Пиньяц?
– На ракетах. Кто-то на ракетах.
Шатаясь, я перебираюсь на место Эльюэла. Ракетчик лежит на барьере приборной доски, дышит тяжело и неровно. Состояние тяжелое.
– Я устал. Проглочу капсулу. Спать буду.
– Нет. Нет! Держись! Не поддавайся! Мы же уже почти дома. Тебе только включить пульт управления ракетами.
– Включить пульт управления ракетами.
Пальцы что-то делают сами. Руки похожи на истощенных коричневых пауков, они танцуют на липкой, зеленой от плесени приборной доске, ласкают скопище просыпающихся кнопок. Я постоянно хихикаю.
– Где Пиньяц?
