Нету рядом со мною Никиты.Огляделся растерянно я,Сердце вдруг онемело:Где же знамя? Где куртка моя?Что за странное дело?Что придумаешь? Скажешь кому?Разбудил я Смирнова.— Знамя! Знамя! — твержу я ему.— Знамя! Знамя! — одно только слово.Долго с ним, с комиссаром своим,Мы кричали, аукали, звали.Лес остался глухим.Лес молчал.Мы напрасно кричали.Не ответила темная гать.Не ответил Никита… НемалоОн прошел. До него уж, видать,Наше слово не долетало.Мы сидим у костра своегоИ молчим. Говорить бесполезно.Было знамя — и нету его.Знамя наше исчезло.А когда-то не раз меж собойМы мечтали с волненьем и жаром,Что пойдем с этим знаменем в бой,Что его сохраняем недаром.А теперь? Горький дымНам глаза выедает.Мы сидим и молчим,И печаль нас к земле пригибает.Не находится словВ тяжком горе, средь ночи безлюдной.Вдруг он вспомнил, что он не Смирнов,Не Смирнов, а Зарудный,Что он долг исполняет свойИ беде поддаваться не хочет,Что он наш командир боевой,А Никита — наводчик…Не для радости, не для весельяШли мы к Ворчику на новоселье.
8
Взял он куртку. И я не пойму,Для чего это надо,Что за польза емуУносить с собой знамя бригады?Может, он, собираясь домойОт друзей своих тайно,Наше знамя с собойЗахватил не случайно?Может, он через фронт перейдетС дорогой своей ношей?Будет слава ему и почет, —Дескать, парень хороший,Не какой-нибудь трус иль прохвост, —Про Никиту подумает каждый:Сам-де вышел и знамя принес, —Значит, стоящий, стойкий, отважный.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Как кузнечик, часы на травеМолоточками бьют-выбивают.Мы устали. Сидим.В синевеПаутинки плывут-проплывают…А быть может, к отцуШел он с думой иною:Захотелось ему, беглецу,Тишины и покоя?Может, жить пожелал,Как живет Лизавета.Но зачем тогда знамя забрал?Не находим ответа.С ним к немецким властямОн задумал явиться, быть может,Чтоб продать его тамПодороже.— Вам, — он скажет, — принес я егоИз горячего боя.