посланы во все газеты, прежде всего, конечно, коммунистические. Ясно?
Вист кивнул головой.
—Я у тебя хорошая ученица, а, Роберт? — она вдруг улыбнулась. — Это ведь ты мне преподал науку жить. Такую науку.
Она некоторое время внимательно смотрела на него, потом добавила:
— В общем, ты молодец и мужчина интересный, только вот учителем оказался уж слишком хорошим, а я ученицей, верно? Во всем. Ладно, — она сбросила с плеч пеньюар, — идем спать. Последний раз, Роберт. Пользуйся, — и, протянув руку к выключателю, погасила свет.
Но любовная ночь не удалась. И вскоре они заснули, прижавшись друг к другу.
Два хищника из хищного мира, заброшенные случайно к другим, непривычным им берегам...
На следующий день журналисты разлетались из Шереметьева в свои страны и города. Разлетались, как стая птиц. «Кто голубем мира, — подумал Луговой, прощально махая рукой с галереи аэропорта, — кто вороном или ястребом, а кто и индюшкой».
Была пятница, впереди два дня отдыха, и, право же, он нуждался в нем, как никогда...
ГЛАВА X. БУДНИ И ПРАЗДНИКИ
Провести с Ириной целый только им принадлежащий день было подарком судьбы.
Люся на весь «уикэнд», как она выражалась, уехала к подруге на дачу: там творилось таинство — шла варка варенья.
Луговой поехал с Ириной за город. Не в Ботанический сад — программа-минимум, а в настоящий лес, километров за сто, — программа-максимум! Они долго ехали по Минскому шоссе. Бесконечные с зажженными фарами вереницы автобусов, с желто-синими машинами ГАИ впереди, везли ребятишек в пионерские лагеря. Порой ребятишки были такие крохотные, что казалось, будто автобусы идут пустыми. Да еще их обгоняли (или они обгоняли) «Волги», «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы», мчавшиеся на дачи или, как они, на дальние прогулки. Стояла жара, и москвичи рвались за город.
Убегали назад укутанные зеленью поселки, густые леса с присевшими на опушке утомленными грибниками. Словно стрела уходила к белесому от жары горизонту серая лента шоссе...
Луговой включил кассетофон, и в машине зазвучали их любимые лирические песни.
Ирина откинулась на сиденье. На ней были неизменные, «повидавшие (по ее выражению) все широты и погоды» джинсы, дешевая без воротника и рукавов блузка, обнажавшая ее крепкие руки и шею. Она загорела до черноты, и даже нос — о сюрприз! — не лупился! Русые волосы выгорели настолько, что казались льняными. Она прикрыла глаза, и выгоревшие ресницы забавно выделялись на загорелом лице.
Они не разговаривали.
Зачем? Этот молчаливый час, что они ехали вдвоем в машине под их любимую музыку, принадлежал к самым счастливым, столь немногочисленным часам их украденного счастья.
Украденного? У кого? У Люси? Да полноте! Останься Луговой дома с женой, он что, подарил бы ей час счастья? Смешно. У жизни? Жизнь не раздает часов счастливых или горьких, она просто дает человеку часы, а уж светлыми или мрачными делает их сам человек. Так у кого же? Не у самих ли себя? Не в их ли воле превратить часы в недели, месяцы, годы?..
Луговой гнал эти мысли. К черту! Впереди чудесный день, солнце, лес, вода, Ирина с ним рядом. И весь день они будут делать что хотят! Они будут командовать временем. Вот так!
Он не хотел признаваться себе в том, что время будет командовать ими и, когда солнце исчезнет в золотисто-пунцовых лентах заката, он все чаще начнет смотреть на часы.
Они свернули с главного шоссе на другое, более узкое и совсем пустынное, пересекли железную дорогу, миновали поселок, дом отдыха, пионерлагерь, оставили позади реку, на травянистых берегах которой уже располагались Купальщики.
Потом свернули на проселочную дорогу; вздымая пыль, покачиваясь с боку на бок, машина проехала меж полей еще несколько километров, и они въехали в лес. Здесь даже в этот жаркий день ощущалось прохладное дыхание бора. Сквозь открытые окна машины доносились запахи елей, дубов, лип, близких луговых цветов и лесных чащоб, сырой от минувших дождей земли. Запахи лета, покоя, праздничного дня.
Они въехали в березовую рощу уже без всякой дороги, просто по траве, ломая мелкий кустарник, шурша по сухим веткам, по корням... Проехали сотню метров и, поднявшись на небольшой песчаный холм, заглушили мотор.
Березовая роща-дворец осталась позади. Остались позади бело-черные тонкие мраморные колоннады стволов, темно-зеленые ковры, светло-зеленые ажурные своды. Теперь их окружали веселые елки-молодки, а чуть подальше строго наблюдали за молодой порослью ели-великаны, темные, старые, бросавшие через их трепещущие головки свой мудрый взор на неподвижные зеленые воды лесного озера.
Луговой и Ирина выгрузили из машины «пикничный набор»: скатерть, газовую плитку, посуду, продукты... Разделись. И пока Луговой занимался хозяйством, Ирина помчалась купаться. Она обожала купаться. Плавала прекрасно, участвовала в соревнованиях, как всегда, впрочем, занимая в них последние места. Она быстро переплыла небольшое озеро туда-обратно, меняя стили, и теперь выходила из воды словно Дриада — с распущенными по плечам льняными волосами, крепко сбитая, сияя белозубой улыбкой. Светлый купальник подчеркивал ее густой загар.
- Стоп! — крикнула она. — Теперь я. Мужчины могут только разжигать костры и добывать мамонтов, готовить пищу должны женщины.
- Готовь, женщина, — Луговой улыбнулся и, в свою очередь, направился к озеру.
Он долго лениво плыл в его дальний конец, потом вернулся, полежал на спине, ощущая мягкие, ласковые прикосновения воды, мечательно закрыл глаза, размышляя о том, как чудесно жить, как это прекрасно быть здоровым, сильным, энергичным, влюбленным и любимым, как хорошо, когда все удается, когда не просто увлечен своей работой, а наслаждаешься ею. И ждет тебя впереди только приятное.
Ну какая еще профессия может сравниться с профессией журналиста!
У него столько разнообразия в работе! Дальние страны и города — пальмы тропических морей, льды Заполярья, снежные вершины гор и золотые пески пустынь, тысячекилометровые перелеты и путешествия на машинах, поездах, кораблях, порой лошадях или оленях,..
А главное люди — встречи с людьми, такими интересными, такими простыми и великими, совершившими или совершающими такое, что, затаив дыхание, иной раз с навернувшейся слезой, иной раз в благоговейном молчании, стоишь перед ними пораженный. Но обычно-то сидишь с блокнотом, с магнитофоном и спрашиваешь, слушаешь, наблюдаешь, смотришь. Чтобы рассказать другим людям о том, что видел и слышал, чтобы и их приобщить к чуду.
А что про журналистов говорят «волка ноги кормят», что по смертности это едва ли не первая профессия в мире (если верить статистике), что носятся они по свету, не едят порой по целым дням, что месяцами мучаются, бьются, трудятся, словно рудокопы, золотоискатели, шахтеры, а потом тонны перелопаченного выливаются в крохотную информашку, — так что?
Если прочтут ее хоть десяток читателей и узнают пусть о скромном, но добром деле, хорошем человеке, — значит, журналист выполнил свой долг. И на том спасибо.
Завидна судьба спортивного журналиста: его творческий мир — это мир спортивный. А значит, солнечный, веселый, бодрый, радостный. Вот прославлять этот мир, рассказывать о нем, приглашать в него — такова задача. И еще охранять от тех, кто 'хочет прикрыть солнце, набросить тень. Мало радости пачкать руки, но что поделаешь — не только цветы в комнатах расставляют, приходится и сор выметать...
Напевая на мотив известной песенки «как хорошо быть журналистом, как хорошо быть журналистом», Луговой вылез на берег, отряхнулся, постоял, наблюдая, как капли соскальзывают с груди, живота, рук.
—Эй, Шаляпин, — крикнула Ирина, — греби сюда —обед готов!
