иссушила. Так что выглядел он действительно старцем.
Женившись на Зие, Минарефф надеялся, что она подарит ему как минимум трех сыновей. Поэтому дол не мог смириться с тем, что кроме Анны детей у н больше не будет.
И согласился он с этим лишь после того, как странствующая прорицательница, пришедшая в Гинзу с группой бродячих артистов, сказала ему лет десять назад, что если Зия попытается родить еще раз, то будет у нее не выкидыш, а дорога в мир праотцов.
Кое-кто из соседей советовал Минареффу не верп: гадалке. Акцель-пастух говорил, что если б все, что прорицательницы вещают, сбывалось, то он бы давно уже жил в Кесарии Палестинской, имел там лавку, торговал коврами и ни о какой Гинзе не вспоминал.
— Не слушай ты эту врунью! — уговаривал он Минареффа. — Она свои предсказания придумывает тут же, на месте, а сопит и молчит так долго только для важности… Поэтому прямо сегодня ночью ты постарайся, и к следующей весне Зия родит крикливого мальчугана. А то как же так? У тебя, правоверного иудея, только одна дочь?
Его совету Минарефф не внял. Для виду кивнул и пошел восвояси. Ну не будет же он объяснять этому Акцелю-пастуху, с которым никогда особенно и не знался, что любит, по-прежнему любит Зию. Как любил, когда только женился на ней. И что жизнь ее дороже ему той мечты о как минимум трех сыновьях. Если Зия не может больше иметь детей, значит, так решил Иегова. И спорить с ним Минарефф не будет… Поэтому и отец в Анне души не чаял. А те четыре года, что она провела в Ершалаиме, присылая такие редкие весточки о себе, он страдал от тоски и грустил.
Год назад Минарефф не выдержал и поехал в Ершалаим. С трудом, но он разыскал Анну и все узнал. Все…
Ночь после этого он просидел в провонявшем пылью и тараканами караван-сарае, глаз не сомкнув. Как же так? Неужели его единственная, его возлюбленная дочь появилась на свет для того, чтобы торговать своим телом? Где справедливость? Кто уготовил ей такую судьбу?
На утро его разыскала Анна. И прямо там, в грязной, зловонной комнате, упала перед ним на пол. Упала во всех драгоценностях, в дорогой одежде. Упала молча. И так лежала на убогой циновке, вздрагивая плечами.
Минарефф поднял ее. Они сели на грубый сундук из плохо оструганных досок и долго-долго сидели обнявшись.
Тут, рядом с отцом, на сундуке, Анна заплакала в голос. Сбиваясь, путаясь, что-то старалась ему объяснить, оправдаться.
Но Минарефф не вслушивался в слова. Что проку от слов?
Есть они с высохшей двужильною Зией, есть их Анна, мыслями о которой они и жили, есть Анна в Ершалаиме. Разве эта Анна, в Ершалаиме, их дочь? Разве такая Анна, с кольцами и в жемчугах, им нужна? Жили же целых три года только мыслями о ней и что, дальше не проживут?
А что скажут в Гинзе, когда узнают, чем занимается Анна, их Анна, в Ершалаиме? Как после этого Зия посмотрит соседкам в глаза? А какие слова он, Минарефф, услышит от Бен-Халима, Акцеля, Захария- плотника?
— Эй, Минарефф, сосед! — обязательно как-нибудь скажет ему у колодца Захарий-шютник. — Я тут немного деньжат подкопил, вот и думаю, не съездить ли в Ершалаим, не купить ли ночку у вашей Анны. Как посоветуешь? Говорят, ей нету равных в любовных играх, все богатеи и вельможи Ершалаима, говорят, ею очень довольны и дарят Анне дорогие подарки, платят ей столько за ночь, сколько ты и за всю жизнь не заработал. Ловко устроилась ваша дочка, стала одной из самых дорогих потаскух Иудеи! Ты напиши ей письмо. Пусть с меня, по-соседски, не сдирает семь шкур. А я привезу вам за это от нее гостинцев. Может она еще не забыла, что мать и отец у нее не царского роду?..
Нет! Не дано ему такого! Ни ему, ни жене его, Зие-двужильной. Не заслужили они позора и жить в нем не смогут.
Остается одно — отказаться от Анны. Отказаться от дочери. Отказаться от мысли, что он не напрасно женился, не напрасно так мучился, когда понял, что больше детей у них с Зией не будет. Ни сына. Ни дочери…
Сидя на лениво оструганном сундуке, Анна рыдала в голос и что-то ему говорила. А неслушавший ее слов Минарефф наполнялся все больше и больше решимостью не думать ни о Бен-Халиме, ни о Акцеле, ни — тем более — о Захарие-плотнике. Их они с Зией на свет не рожали! И по ночам они им с Зией не снились! Пусть только попробует Захарий-плотник сказать что-нибудь гадкое о их Анне! Пусть лишь заикнется! Сразу узнает, что он, Минарефф, совсем еще не старик, и рука у него все так же крепка.
Наполнившись этой решимостью, осознав, что от дочери он не отречется, Минарефф заплакал. Да погромче Анны!
Вот ведь бывает: рядом с дочерью-потаскухой отец плакал от счастья! Бывает…
Когда они успокоились оба, Анна настойчиво стала звать Минареффа перебраться к ней. Там и накормят как он не ел никогда, и будет вино, слаще которого пьет один прокуратор. На ночь ему отведут комнату светлую и чистую, каких даже Бен-Халим не видел. И постелят постель, мягче, чем сон на рассвете… Пойдемте, отец?
— Нет!
И Минарефф был непреклонен. Он ни за что не переступит порога дома, где его дочь… Видит Всевышний, сделать этого он не сумеет. Ни ради вина самой царской лозы, ни ради лепешек, тающих, медом во рту, ни тем более ради постели, пусть хоть устланной облаками. Он в тот дом не пойдет…
Анна все поняла и отвернувшись к стене замолчала.
Так Минарефф и прожил три дня в караван-сарае для самых бедных купцов и нищих путников.
Каждое утро к нему приходила Анна. Но уже не таких дорогих одеждах, как в первый раз, без драгоценностей. И они гуляли по Ершалаиму, ничем из толпы не выделяясь.
Вечером накануне возвращения в Гинзу Минарефф наконец-то отдал дочери испеченные Зией лепешки Зачерствевшие и пропахшие пылью и тараканами.
— Мать послала, — угрюмо сказал Минарефф, гляд на лепешки, которые Зия так старательно заворачивала в кусок материи перед тем, как упрятать
Да и здесь, в Ершалаиме, думал Минарефф, отправляясь на поиски дочери, едва ли у Анны находится лишняя монета на сладости. Пусть порадуется…
Позже, узнав, как живет его Анна, в приступе злобы и гнева Минарефф едва не выбросил липкий кусок щербета. Но что-то остановило его. Или кто-то. И теперь Минарефф решил, что это сам Иегова остановил его руку. Конечно! Кто же еще вразумит родителя, собравшегося отказаться от дочери, кто сделает так, что подрагивающие уста не произнесут проклятья? Только он, Вседержитель!
.. Взяв лепешки, щербет, Анна, бледная и понурая, не сразу нашлась, что сказать. Но это молчанье ее значило для Минареффа больше и было понятней самых возвышенных слов.
Наконец Анна вымолвила:
— Я не стану их есть. Я буду хранить их… Мне почему-то кажется, что они станут моим талисманом и в трудный момент защитят…
Прежде, чем расстаться совсем, Минарефф и Анна договорились, что отец не расскажет Зие- двужильной о том, как на самом деле живет в Ершалаиме их дочь. Пусть Зия и дальше думает, будто Анна состоит в услуженьи у жены богатого чиновника, у женщины доброй и умной. Сама же Анна обещала как можно скорее бросить свое ремесло и вернуться в Гинзу. Там сообща они и определят, как и где жить ей дальше.
Анна приехала через год, объяснив, что хозяйка отпустила ее проведать родителей. Отпустила насколько? До тех пор, пока Анна сама не захочет вернуться.
— А не получится, что ты вернешься, но на твое место возьмут уже другую? — забеспокоилась Зия. Нет, в самом деле, разве можно в их время упускать такую хозяйку?
Анна успокоила, намекнув, что хозяйка ей кой-чем обязана. И вообще у них очень хорошие
