новым.
Разве забудем когда-нибудь нянько, как Антал заступился за него перед хозяином?
«Ты больше кашляешь, чем работаешь! — кричал тот. — Завтра же рассчитаю тебя!»
Дмитрик будто наяву увидел: вперед выступил Антал, смелый и сильный.
«Тогда нас всех рассчитайте. Все уйдем домой!»
И лесорубы, как один, бросили свои топоры, перестали работать.
А сколько Антал помогал отцу!
— Бывало, бьет меня кашель, Антал уложит меня на листья, а сам работает за двоих так, что рубаха на нем мокрая становится — хоть выжимай! Да разве он мне одному делал добро? Эх!.. — Отец махнул рукой, закашлялся.
Дмитрик еще острее почувствовал всю тяжесть своей вины. Нет, не простит его нянько никогда!
— А пан превелебный говорил, что Антал — безбожник, — не то оправдываясь, не то сожалея, сказал Дмитрик.
Отец круто повернулся к нему.
— Сам он безбожник, если такие безбожные дела творит! — Отец, позабыв, что все еще спят, начал говорить громко, на всю хату. Он вскочил, зашагал быстро и нервно от стола до порога. — А знаешь ли ты, сыну, что Антал отдавал половину своей получки вдове лесоруба Даньчи, которого задавило деревом? Ведь пятеро хлопчиков осталось без нянька. Пан превелебный взял пенге за отпевание, а сам даже не спросил: «Как теперь, Стефо, думаете жить с детворой?» А народ, сыну, все подмечает.
Дмитрик напряженно думал: «Как же это так? Говорят, Антал красный, антихрист. А выходит, сердце у него добрее, чем у пана превелебного. Выходит, мало богу молиться, чтоб не быть безбожником». Это открытие поразило мальчика.
Отец снова закашлялся. Но в усталых его глазах, как и вчера, светилась надежда. Отдышавшись, он вновь начал говорить. У Дмитрика дух захватило от его слов: русские прогонят жандармов и гитлерюк и никто уже не будет забирать людей в тюрьмы. Может быть, они и Антала освободят?.. А всю землю вокруг Дубчан, поля пана превелебного, старосты крестьяне заберут себе. Еще бы! Они всегда трудились на той земле, поливали ее потом, наживали мозоли на руках. Значит, она и должна быть их.
Дмитрику даже немножко боязно так думать. Но ведь и нянько, так же, как и Антал, хочет, чтоб все было по-другому. То нянько тоже безбожник? «Да какой же он безбожник? — улыбнулся Дмитрик. — Он же лучше всех на свете!»
Мысли парой путались. Дмитрик не все еще понимал. Но он окончательно убедился: прав отец, прав Антал. Они не только о себе думают, а и о других тоже.
О чем только не говорили отец с сыном в это раннее утро! Дмитрику казалось: нянька долго-долго не было дома и теперь только они встретились. Мальчик боялся, чтоб не проснулась мама — не помешала им.
Но Поланя уже поднялась и молча стала растапливать печку. А отец с сыном все разговаривали. На этот раз мать не вмешивалась. Она только сердито гремела ведрами и сковородками да хлопала дверью так, что звенели в окнах стекла.
Дмитрик шел на работу повеселевший. Все вокруг казалось ему каким-то обновленным, необычным. Может быть, потому, что он увидел в отце друга, с которым можно говорить обо всем на свете, даже о мальчишках, который может быть и суровым и добрым. Который умеет прощать… С ним хорошо. С ним не страшны никакие невзгоды!
И вот сегодня его хотят разлучить с отцом. Возможно, это лишь страшный сон? Сейчас Дмитрик проснется и опять будет сидеть на лавке рядом с отцом, и тот будет гладить его непокорные рыжие вихры своей широкой ладонью…
— Стано-о-овись! — вдруг крикнул офицер.
Дмитрик вздрогнул, очнулся от своих мыслей и с ужасом понял: сейчас нянько уйдет. А вдруг и его тоже казнят жандармы, как тех трех дубчан? Вдруг и его повесят где-нибудь за колючей проволокой и Дмитрик никогда уже не увидит своего отца?!
— Я не отдам вас, нянё, не пущу! — закричал он в отчаянии, судорожно схватив нянька за руку.
— А где же мама? — встревожился отец, тоже еле сдерживая слезы. — Куда она девалась? — Ему так много нужно сказать жене, а ее все нет. — Беги, сынку, найди ее. Скажи, сейчас нас угонят.
Тяжело Дмитрику оторваться от нянька. Но не послушать его в последний раз тоже нельзя.
И он побежал. Кептарь у него расстегнулся, шапка свалилась с головы, но он ничего не замечал.
— Быстрее, быстрее! — шептали губы.
Кто-то ему сказал, что мама пошла к пану превелебному.
Поланя действительно уже долго стояла во дворе попа и ждала его. Она не знала: пан превелебный приказал никого к нему не пускать. Наконец он вышел во двор, чтоб проводить жандармского офицера. Когда тот скрылся за воротами, Поланя кинулась к пану превелебному, упала перед ним на колени, схватила его за руку и с надеждой прильнула к ней тонкими пересохшими губами.
— Помогите, пан превелебный! Спасите моего газду! Он же хворый, пропадет на работе.
— Встаньте, дочь моя. — Пан превелебный помог ей подняться. — Поймите, что я только в церкви хозяин, слуга господний. Разве я могу идти супротив жандаров, наперекор закону? За такое бог наказывал и будет наказывать!
— Попросите пана офицера… Он вас послушает! — Поланя точно не слыхала, что говорил поп, и, рыдая, продолжала: — Помогите. Он умрет там, умрет!
— На то, значит, воля господня, раба божья Поланя. Грех идти супротив посланного нам паном богом испытания!
Поланя встала, покорная, ссутулившаяся, и, как побитая, направилась к воротам.
Хлопнув калиткой, навстречу ей вбежал во двор Дмитрик:
— Мамо, нянько уходят!
Поланя оглянулась на пана превелебного. Что-то похожее на негодование и протест на миг вспыхнуло в ее глазах.
— Он же кашляет, кровью кашляет! — с болью вскрикнула она.
— Бог его наказал, дочь моя, за то, что он о красных много думает. Душу свою он давно продал антихристу!
Поланя опять поникла, продолжая угасшим голосом:
— Сколько говорила ему: «Не ходи к Анталу, не ходи к безбожнику…» А он!..
Дмитрик оцепенел: «Зачем это она ему говорит? Это же он… Он и выдал жандарам нянька!» — Острым ножом вонзилась в мозг страшная догадка.
— Не продавал мой нянько душу! — закричал он вдруг неистово. — Мой нянько лучше всех! Это вы продали свою душу жандарам!
Поланя побледнела, испуганно взмахнула руками:
— Матерь божия! Что ж ты говоришь, Дмитрику, опомнись!
Но Дмитрик уже за воротами. Ему дорога каждая минута…
Проваливаясь в глубокий снег, пошел рядом с отцом:
— Мама… мама ходила к пану превелебному просить за вас… — сказал прерывисто дыша. — Я видел… из ворот жандарский офицер вышел…
— Бить таких, сынку, надо, а не просить!
Дмитрик опять крепко схватился за руку отца:
— И я с вами, нянько, с вами…
— Беги, Дмитрику, домой. А то и вправду еще и тебя угонят… И помогай маме. Четверо вас у нее. И помни всегда, о чем мы с тобой говорили…
Конвойный заметил мальчика, подъехал на коне, взмахнул плеткой:
