– Стриптиз? Оригинально.
– Лучше мужской. Пусть Корнеев разденется, тогда все женщины в зале останутся до самого конца.
– А почему Корнеев?
– Потому что он очень красивый, ты не заметил?
Корнеев прислонился к стене и продолжал колдовать над телефоном. Медведь обернулся и обозрел его с ног до головы, словно портной, которого попросили пошить костюм и он прикидывает, что за фигура у клиента.
– Красивый, – задумчиво повторил он.
– А ты мужественный, – немедленно добавила Лайма, чтобы он, не дай бог, не обиделся. – Ты тоже можешь показать стриптиз.
– Нет, пусть лучше Жека, – решил Медведь. – Я могу показать пантомиму. Хотя...
– Отлично! – обрадовалась Лайма. – Только бы пророк не оборачивался слишком часто. Мы поставим его на самый край сцены, пусть говорит. Но позади должно все время что-то происходить.
В этот момент Бондопаддхай появился из гримерки. С ходу нельзя было понять, как он наводил красоту, кроме того, что сдобрил губы блеском.
– Я готов, пойдемте, – приказал он Лайме и ткнул рукой в сторону коридорчика, ведущего к сцене. – Вы выходите первая.
– Объявлять?
– Переводить! Вы же будете переводить? Или в вашей стране все люди говорят по-английски так хорошо, что поймут божественные откровения?
– Еще и это, – пробормотала Лайма и повернулась к Медведю: – Ничего не поделаешь. Я пойду переводить. А вам с Корнеевым придется проявить инициативу.
– Проявим, – пообещал тот. – Сообразим. В крайнем случае, я раздену Жеку.
– Я расскажу людям о том, как на меня снизошло откровение, – поделился своими планами Бондопаддхай.
– Очень хорошо, – похвалила Лайма, и тут в зале захлопали.
Медведь посмотрел на часы и воскликнул:
– Пора! Мы и так уже на пять минут задержались.
– Ваши сторонники ждут! – обратилась Лайма к Бондопаддхаю, слегка поклонившись. Она всегда кланялась, когда боялась, что он начнет с ней препираться.
Тот выпятил грудь и мелкими шажками, точно надувший зоб голубь, пошел на звук аплодисментов. Лайма проводила его взглядом и тут увидела валяющуюся на полу программку. Она подобрала ее, развернула и быстро пробежала глазами.
– Господи, Иван! Посмотри, сколько тут действующих лиц! Принц Маргион, Атлетиус, какая-то Элоиза... Иван, это катастрофа! Монолога Бондопаддхая будет мало! Лучше бы я прочитала саму пьесу, честное слово.
– А что? И отлично. Такая задумка режиссера, – неожиданно ожил Корнеев. – Один несет всякую белиберду по-английски, а второй вслух читает диалоги.
– Пьесу мы не успеем найти, – покачал головой Медведь.
– Я в гримерке видел томик Мольера, – вспомнил Корнеев. – Возьми его с собой и цитируй чего-нибудь оттуда. – Он широким шагом сходил за книгой и сунул ее Лайме в руки: – Держи. По крайней мере не опозоримся.
– Кто-нибудь умеет раздвигать занавес? – испугалась Лайма, прижав книжку к животу.
– Мне это раз плюнуть, – успокоил Корнеев. – Я открываю занавес, и ты выходишь.
Он действительно быстро выполнил обещанное, и метры малинового плюша с приятным стрекотом начали расползаться по сторонам, обнажив пустую сцену. Сцена, к счастью, была освещена, и в зале горели светильники на стенах.
– Свет! – ахнула Лайма. – Надо погасить свет в зале.
– И так сойдет, – махнул рукой Медведь. – Это ж Театр абсурда, тут что угодно можно выкаблучивать.
– Вы вот что. Вы мне с Корнеевым реплики подавайте, – зачастила Лайма, которая испытывала подлинный ужас. В животе у нее от этого происходили бурные сражения. – Я как будто Элоиза, запомнили? Пока пророк будет в грудь воздух набирать, вы спрашивайте: «Элоиза, а как ты думаешь, пойдет сегодня дождь?» Ну и всякую подобную же чепуху. А я как-нибудь выкручусь.
– Пошла! – скомандовал Медведь, заступив дорогу Бондопаддхаю, который от нетерпения приплясывал на месте. – Минуточку, маэстро. Сейчас дело дойдет и до вас.
Завидев Лайму в белом халате, зал зааплодировал. Просеменив на середину сцены, она тоненько прокашлялась и сделала вдох, но вместо того, чтобы что-нибудь сказать, замерла в неподвижности. Она не знала, что говорить. Какие-то простые слова у нее были заготовлены, но в тот момент, когда десятки глаз уставились на нее, причем Лайма видела каждого зрителя очень отчетливо, потому что зал был освещен приглушенным светом, все вылетело у нее из головы. Повисла трагическая пауза... И тут из-за сцены раздался голос Корнеева, громко провывший:
– Элоиза! Кто войдет сюда после смерти?
Лайма вздрогнула, сделала выдох и радостно сообщила:
– Нанак Бондопаддхай! – И захлопала в ладоши.
Зал тоже неуверенно захлопал, но когда на сцену выплыл вышеозначенный гражданин, захлопал в три раза громче. Бондопаддхай отлично смотрелся в свете рампы, и на лице у него застыло выражение монаршего величия. Лайма решила, что он вполне тянет на роль принца Маргиона, и с подобострастной миной обратилась к нему:
– Принц, вы так долго обдумывали свою речь. Говорите, подданные ждут!
Она поклонилась, разведя руки в стороны. Томик Мольера едва не выскользнул из потных пальцев. Ни о чем не подозревающий Бондопаддхай самостоятельно выдвинулся на самый край сцены, сложил руки перед собой и заговорил. Его плавная речь полилась, словно медовая река. Лайма, с глупой улыбкой наблюдавшая за залом, поняла, что многие зрители, в какой-то мере владеющие английским, напряженно вслушиваются, пытаясь понять хоть что-нибудь. Наконец пророк сделал паузу и выжидательно посмотрел на нее.
– Э-э-э, – пробормотала переводчица. Потом, не глядя, открыла на середине книжку, которую держала в руке, и зачитала:
– Послушайте, друг мой! Вы нахал, вы человек, с истинной наукой ничего общего не имеющий и подлежащий изгнанию из республики ученых.
Бондопаддхай кивнул и заговорил немного быстрее. Когда он сделал паузу, Лайма продолжила:
– Да, я приведу тебе веские доводы и сошлюсь на Аристотеля, этого философа из философов, в доказательство того, что ты человек невежественный, невежественнейший, невежествующий, изневежествовавшийся и так далее и тому подобное. – Пробежала глазами неподходящий кусок текста и закончила словами: – Я скорей сдохну, чем с тобой соглашусь, и буду отстаивать мое мнение до последней капли чернил.
Между тем Корнеев, который быстрее всех сообразил, что долго такое, с позволения сказать, представление идти не может, перебежал на другую сторону кулис и поманил пальцем Пудумейпиттана. Тот переминался с ноги на ногу, но, заметив, что его зовут, страшно взволновался. Корнеев начал строить ему рожи и загребать руками, изображая, как тот ему нужен. Пудумейпиттан сделал робкий шаг на сцену, и тут Медведь толкнул его мощной рукой между лопаток. Бедняга вылетел на подмостки, растопырив «крылья», словно петух, которого поддели ногой и отшвырнули с дороги.
В этот момент, будто по заказу, откуда-то сверху свалился плохо закрепленный жестяной поднос, исполнявший в театре роль гонга, размером с колесо «КамАЗа», и с невероятным грохотом поскакал по сцене. Бондопаддхай подскочил, обернулся и отпрыгнул в сторону. Лайма тоже отпрыгнула. А вот Пудумейпиттан повел себя, как кот, застигнутый над куском украденного мяса. Он присел, закрыв голову руками, тонко закричал что-то вроде «Ма-у-у!» и вместо того, чтобы пасть на пол и начать биться об него головой, как он это уже проделывал в гостиничном номере, бросился к шторке, служившей в театре задником. Совершил ловкий прыжок, вцепился в ткань пальцами и быстро-быстро полез наверх.
В публике робко засмеялись.
