– Вы, вероятно, желаете знать, – поспешно прочитала Лайма, перевернув пару страниц, – являются ли выражения «субстанция» и «акциденция» синонимами «бытия» или же они имеют двойной смысл?
Бондопаддхай, который вряд ли желал знать нечто подобное, с рассерженным лицом продолжал следить за тем, как гигантская жестянка заканчивает посреди сцены свое «дыр-дыр-дыр».
– Ну так как, принц? – повысила голос Лайма. – Как? Считаете?
И, когда он взглянул на нее, еще раз поклонилась. Бондопаддхай вздохнул и, посмотрев на болтающегося между небом и землей помощника, снова повернулся к публике. Зрители взирали на него с доброжелательным вниманием, и он немного оттаял. И снова заговорил. Голос его набирал силу, раскатывался по залу, он взмахивал руками и так увлекся, что забыл про переводчицу окончательно. Поскольку Пудумейпиттан начал подвывать на шторке в глубине сцены, Лайма подошла и дернула за ее край. Помощник неожиданно сорвался и, словно груша, шлепнулся вниз. В публике снова робко засмеялись. Пудумейпиттан поднялся на ноги и, трусливо оглядываясь на хозяина, поскакал за кулисы.
Незадолго до этого через служебный вход в театр проникли две балерины, опоздавшие к началу спектакля. Они ураганом пронеслись к костюмерной, некоторое время возились там, после чего, одетые, как два маленьких лебедя, поспешили к сцене. И здесь наткнулись на Медведя с Корнеевым.
– Когда наш выход? – спросила одна балерина, поправляя волосы.
– Музыка готова? – перебила ее вторая.
– Можете выходить, – разрешил Корнеев, отступая в сторону. – А музыки не будет.
– Так Герман Схлынь решил, – поспешно добавил Медведь. – Он вообще внес в пьесу ряд изменений.
Балерины выглянули на сцену и удивились:
– А что это за артисты?
– Второй состав. Как только я махну рукой, начинайте.
– Но там же еще разговаривают, – попыталась возразить первая. – Это не наш выход.
– Начинайте! – прошипел Медведь. – Иначе вы рассердите Германа. Он сидит в зале и наблюдает за вами. И-и-и... Раз!
Бондопаддхай, грозно насупив брови, рассказывал своим «сторонникам» о вере, об откровениях, о будущих мучениях, уготованных неверующим... И тут на сцену, стуча пуантами, выбежали две балерины в пачках с сосредоточенными лицами. И принялись синхронно подпрыгивать и вертеться, перемещаясь от одного конца сцены к другому. Бондопаддхай, услыхав шум позади себя, обернулся и так откровенно изумился, что в публике засмеялись уже громче.
Лайма открыла заложенную пальцем книгу и прочитала:
– Ах, принц, нынче все перевернулось вверх дном, весь мир окончательно погряз в разврате! Всюду царит чудовищная распущенность – блюстители порядка в нашем государстве должны бы сгореть со стыда оттого, что они терпят это недопустимое и позорное явление.
Балерины продолжали шумно носиться по сцене, словно две большие птицы, попавшие в маленькую комнату. Сделав последнее па, они убежали, оглядываясь через плечо. Бондопаддхай подошел к Лайме и негромко спросил:
– Что это такое?
– Маленькая техническая неувязка, – ответила она тоже шепотом. – Выражение неконтролируемого восторга со стороны верующих. Можете продолжать.
Бондопаддхай несколько секунд глядел на нее холодным взором, но потом совладал с собой и снова обратился к слушателям. Стоило ему повернуться лицом к залу, как на сцену за его спиной вышел Корнеев с мрачным лицом. Остановился, грозно обозрел публику и выставил одну ногу вперед, словно собирался декламировать стихи. Лайма втянула голову в плечи. Корнеев, сопя, снял медицинский халат и бросил его на пол. Потом погладил себя двумя руками по животу и стянул через голову черную футболку – ту самую, в которой похищал убийцу Синякова, с красным сердечком. Грудь у него оказалась волосатая, мускулы рельефные, и по залу пронесся еле слышный выдох.
Бондопаддхай, почувствовав, что настроение публики неуловимо изменилось в лучшую сторону, возвысил голос, выбросил руки вверх и стал сопровождать свои слова быстрыми движениями пальцев, будто бы сеял что-то или развевал по ветру.
Корнеев между тем наклонился и расшнуровал ботинки. Снял один, потом другой и аккуратно, носок к носку, поставил их слева от себя. Бондопаддхай перевел дух и бросил на Лайму косой взор. Она поспешно подступила к нему и прочла, зарулив в другую пьесу:
Женщины в зале стали привставать с места, чтобы лучше видеть Корнеева. Бондопаддхай решил, что им не терпится услышать продолжение речи, и понесся дальше, делая взмах правой рукой, затем левой рукой. В довершение всего он прикрыл глаза, и Лайма смогла перевести дух.
Корнеев снял с себя носок и, попрыгав на одной ноге, с трудом справился со вторым. Засунул их в ботинки. Теперь на нем остались только черные брюки, и он с задумчивым выражением на лице взялся за «молнию».
И тут на сцену тяжкой поступью вышел Медведь и тоже потащил с себя футболку. Зал охватил неподдельный восторг. Мужчины, прежде сидевшие со скептическими лицами, завозились, заулыбались во весь рот, женщины заерзали и захихикали.
Бондопаддхай с полуприкрытыми глазами вещал о несомненной угрозе и возможности остаться в живых и начать новое, прекрасное существование с его личного благословения. Насколько Лайма поняла, суть выступления все-таки была агитаторская. Сводилась она к следующему. После ядерной катастрофы, которая неминуемо случится, на земле останутся лишь его, Бондопаддхая, приверженцы. И то не все, а только те, кто находится на определенном уровне духовного развития. Чтобы его достичь, следует пройти несколько ступеней обучения. Где? На курсах личностного роста, естественно, которые откроются в нескольких российских городах в ближайшее время. «Фу, как пошло, – подумала Лайма. – Неужели кто-то действительно поймается на эту удочку?»
Бондопаддхай сделал глубокий выдох, открыл глаза, повернулся... И увидел, что прямо позади него стоят Медведь и Корнеев – один в черных боксерских трусах с лампасами, а второй – в кокетливых белоснежных трусиках «унисекс» французского производства, купленных, впрочем, в лучшем магазине мужского белья. Он так удивился, что даже сделал шаг назад, очутился на краю сцены, отчаянно замахал руками и начал валиться вниз. Два молодых человека из первого ряда сорвались с места и поймали его в самый последний момент. Лайма бросилась следом и, вытянув голову, спросила сверху:
– Принц, с вами все в порядке?
Корнеев с Медведем, чтобы не стоять просто так, сделали несколько приседаний. Потом перешли к наклонам вниз и в стороны, когда на сцену неожиданно выскочил потрясенный драматург. Его сердце почуяло неладное, он высадился из носившегося по улицам автобуса и своим ходом добрался до театра.
– Друзья! – крикнул он во весь голос, обращаясь к публике. – Я Герман! Я автор этой пьесы! Вернее, не этой пьесы, а той, которая тут не шла. Но меня обманом заманили в автобус и заставили дышать ртом!
– Ребята, а трусы снять? – крикнула из зала какая-то бесшабашная дамочка. – Давайте, не останавливайтесь!
И тут зал грохнул. Публика хохотала так, что в лампах накаливания дрожали язычки. Потом кто-то несколько раз хлопнул в ладоши, другой поддержал его, и наконец публика разразилась громовыми аплодисментами.
– Кланяйся, – крикнула Лайма Герману, пытаясь перекрыть поднявшийся шум.
– Но я тут ни при чем!
– Раз хлопают, надо кланяться.
Вся честная компания тем временем убралась за кулисы. Медведь с Корнеевым проворно оделись, Бондопаддхай забрался по боковой лесенке на сцену и теперь бегал вслед за возбужденной Лаймой, выкрикивая гневные слова. Пудумейпиттан следовал за ним, извергая из себя сто неразборчивых слов в минуту.
