столик, наполовину занятый небольшим элегантным компьютером (несбыточная мечта Шуры Плоткина…), самые разные коробки, коробки, коробки с самыми разными бутылками, бутылками, бутылками… Два больших холодильника, внутренний телефон без диска и кнопок и неширокая кушетка с двумя чистенькими подушками – одна на другой. На верхней подушке – вмёртвую дрыхнущий толстый, пушистый Рудольф.
Бармен поставил сумку со мной на кушетку и сказал мне:
– Буди, буди этого дармоеда. Он с утра глаз не открывал. Рудольф! Подъём! У тебя гости…
Из холодильника Бармен достал бутылку пива «Фишер», вылил её в полулитровый высокий стакан и покинул нас.
Я слышал, как там, уже за занавеской, Бармен со смешком сказал моему Водиле:
– А вот и для вас пивко, сударь.
– Спасибо, браток, – ответил ему Водила. Бармен тут же стал разговаривать с кем-то по-английски, а Рудольф приоткрыл один глаз, уставился на меня и пробормотал:
– Не сплю я, не сплю… Вылезай из своей дурацкой сумки. Там под столом жратвы навалом.
Я вылез из сумки. Рудольф открыл и второй глаз, попытался перевернуть себя на спину, чтобы потянуться, но неловко брякнулся с подушки на кушетку. Некоторое время Рудольф неподвижно лежал, будто упал он не с подушек на кушетку, а с самой верхотуры Адмиралтейского шпиля на асфальт и разбился в лепёшку.
Я даже малость перетрусил. Подхожу к нему и говорю по-нашему:
– Ты чего, Рудик? Тебе плохо, что ли?
– Почему? Мне лично хорошо, – отвечает Рудик. – Это тебе плохо.
– Ни хрена мне не плохо, – говорю. – Я тоже почти весь день спал.
– Ты спал, а я нет. Моему это только казалось. И поэтому я говорю, что тебе плохо.
Своей безапелляционностью, своим тупым упрямством этот жирный Рудольф вдруг начал меня дико раздражать. Так и захотелось дать ему по морде!
– Ну почему, почему мне должно быть плохо?! Что ты мелешь?!
– Потому, что теперь я знаю то, чего не знаешь ты. Жрать будешь?
– Нет. У тебя попить ничего не найдётся?
– Вон – сливки.
– Я уже от этих сливок три раза гадить бегал. Обычная вода есть?
– Сейчас будет, – лениво сказал Рудольф и достаточно грациозно спрыгнул с кушетки на пол.
Под столом стояли три миски. Одна – полная всякой вкуснятины, вторая – со сливками, третья – пустая. Рудольф уселся точно напротив пустой миски, повернул голову к занавеске, отделяющей комнатёнку от закулисной части стойки бара, и вдруг неожиданно громко завопил противным до омерзения голосом:
– Мяа-а-а-а!!!
– Тихо ты! – испугался я. – Услышат – скандал будет.
– Быстрей прибежит, – спокойно сказал Рудик. – Мяа-а-а!..
Бармен влетел в комнатку, увидел, что Рудольф сидит перед пустой миской, и тут же наполнил эту миску чистой свежей водой. И снова умчался за занавеску.
– Ну, как я его надрочил? – тщеславно спросил Рудик и добавил: – Ты пей, пей!..
– У тебя с ним такой серьёзный Внутренний Контакт? – с уважением спросил я и принялся лакать воду.
– Боже меня упаси! Когда-то он пытался установить Контакт между нами, но я это сразу же пресёк. На кой мне хрен, чтобы он всё про меня понимал? Пошёл он…
– Как же ты добиваешься, чтобы он верно реагировал на то, что ты хочешь?
– Самым элементарным способом – я выработал в нём три-четыре условных рефлекса, а больше мне от него ни черта не нужно.
Вот гадость-то! Какой отвратительный расчётливый цинизм и ничем не прикрытое потребительство. Ну не сволочь ли?! И это при такой обеспеченности!.. – подумал я и раздражённо спросил:
– Неужели в тебе нет к нему и капли благодарности? Я смотрю, он же на тебя не надышится, Рудик…
– Плевал я на него. Он это всё обязан делать.
– За что?! – Я чуть не завопил от возмущения и почувствовал, что ещё минута, и я разделаю этого жирного, пушистого, наглого Рудольфа, как Бог черепаху! Просто разберу его на составные части!.. – За что?! За то, что ты жрёшь, пьёшь, спишь и серешь за его счёт! За то, что ты сутками жопу от его кушетки не отрываешь? За то, что он по первому твоему вонючему «Мяа-а-а!» бежит выяснять – что тебе нужно? За то, что он тебя за границу возит, в то время, когда миллионы Котов и мечтать об этом не могут?.. За что он всё это тебе обязан, блядь ты толсторожая?!
У меня сама собой поднялась шерсть на загривке, прижались уши, мелко забарабанил хвост и непроизвольно обнажились клыки. Но Рудольф, надо отдать ему должное, не испугался. Напротив, очень спокойно, я бы даже сказал, благодушно переспросил меня:
– За что? – Он сел на свою пухлую задницу, поскрёб лапой за ухом и сказал, глядя мне прямо в глаза: – А за то, что он меня искалечил.
