Я внимательно осмотрел Рудольфа с головы до кончика хвоста и не отметил в его фигуре ни одного изъяна, кроме нормального обжорского ожирения.
– Чего ты треплешься? Где он тебя искалечил? – рявкнул я на него.
– Не «где», а «как», – невозмутимо поправил меня Рудольф. – Он искалечил меня не физически, а нравственно.
– Что-о-о?!
– Нравственно, – повторил Рудольф. – В течение четырех лет я был единственным поверенным и свидетелем его подлостей, его воровства, его жульничества, предательств, обманов… Но я понимал – он живёт в той среде, в тех условиях, где иначе не выжить. Это одна из граней его профессии. Так сказать, сегодняшняя норма нашей жизни. И вот это «моё понимание» постепенно стало приводить меня к мысли, что ни в подлости, ни в воровстве, ни в предательстве нет ничего особенного. Все остальные, кто этого не делает, – нищие, слабоумные существа, не имеющие права на существование. То есть постепенно я стал оправдывать все его мерзости, с лёгкостью находя им естественное и логическое обоснование…
Мамочки! Я слушал и только диву давался… Кто бы мог подумать, что этот сонный, разожравшийся Котяра, который ради куска осетрины или какого-то там сраного заграничного паштета напрочь забыл о счастье Обладания Кошкой, о вкусе Победы над другим Котом, живущий без любви и без привязанностей – вдруг начнёт говорить такое! Да ещё таким языком… Я просто обалдел!
– Ты меня слушаешь? – спросил он.
– Да, да… Конечно, – ошарашенно пробормотал я.
– Я стал мыслить его убеждениями, его принципами, – продолжал Рудольф. – Нет, я не повторял всё то, что делал он, – для этого я слишком изолирован от реальной жизни, но в том, что он совершал, я уже не видел ничего дурного. И это было самое ужасное! Где-то в глубине сознания я ощущал, что нравственно я падаю всё ниже и ниже…
– Но осетрина, паштет, сливки… Да? – не удержался я.
– Да. В значительной степени, – честно признался Рудольф. – Но, повторяю, с некоторых пор я начал ощущать некое уродство и своего, и Его бытия…
– А хули толку? – снова прервал я его и с нежностью вспомнил своего приятеля – бездомного и бесхвостого Кота-Бродягу. – Ты что-нибудь сделал, чтобы помешать Ему и самому не стать окончательным говнюком?
– Сейчас сделаю, – ответил Рудольф. – И не смей больше меня перебивать! А то твой… Как его?
– Водила?
– Да. А то твой Водила сейчас допьёт пиво и унесёт тебя в этой идиотской сумке. И ты ни черта не успеешь узнать. Заткнись. Понял?
Вот тут мне показалось, что сейчас я услышу то, чего мне так не хватало! И я покорно сказал Рудольфу:
– Понял, понял… Всё! Молчу, – и действительно заткнулся.
– После вчерашнего нашего разговора я много думал… – смущённо проговорил Рудольф. – Не насчёт Кошек… Тут, я полагаю, нужно поставить крест уже навсегда.
– Ну что ты, Рудик… – фальшиво вставил я.
– Заткнись. Я много думал про твою клятву. Когда ты говорил про своего Шуру Плотникова…
– Плоткина, – поправил я его.
– Не важно, – сказал он. – Я подумал – хватит! Пора расставить точки над i.
– Это чего такое? – спросил я.
– В смысле – пора назвать вещи своими именами. Помнишь, когда ты спросил меня – не плохо ли мне, я сказал, что мне-то хорошо, а вот тебе плохо.
– Да.
– Так вот. Слушай. Сегодня утром, когда бар был ещё закрыт и Мой готовил вчерашнюю выручку к сдаче в бухгалтерию, раздался стук в дверь…
И Рудик рассказал абсолютно леденящую душу историю. Я постараюсь кратко пересказать её чуточку по своему, потому что Рудик всё время прерывал основной сюжет длинными и красочными отступлениями, в которых было всё: плач о проданной за кусок ветчины чести и свободе, стенания о загубленных в этой плавучей коробке годах, куча ФИЛОСОФСКИХ СЕНТЕНЦИЙ (так выражался Рудольф – я тут ни при чём…) о нравственном падении общества и самого Рудика, о поголовной искалеченности душ и так далее…
Нетрудно представить, как Рудик замусорил этим свой рассказ, если за это время мой Водила, слава Богу и на здоровье, не торопясь, успел высосать четыре бутылки «Фишера». Итак.
…Когда раздался стук в дверь бара, Бармен запер рассортированную валюту в стенной сейфик, завесил его большим календарём Балтийского морского пароходства и вышел из комнатки. В дверь бара постучали ещё раз. Рудик клянётся, что стук повторился с определённо заданной ритмичностью. Не спрашивая «Кто там?», Бармен приоткрыл дверь и впустил в бар… Лысого!
Как утверждает Рудик, Лысого бил нервный колотун. Бармен запер дверь на ключ и спросил его:
– Ты чего дёргаешься, как свинья на верёвке?
– Пойдём в твою каптёрку, – дрожащим голосом сказал Лысый, Но Бармен откупорил банку «Туборга» и пододвинул её Лысому.
– Пей. И стой здесь. Ты зашёл опохмелиться после вчерашнего. Это часто бывает. Я пожалел тебя и нарушил инструкцию – впустил тебя в неположенное время. Невелика беда. А в каптёрке – это уже «сговор». Мало ли кто из наших захочет заглянуть ко мне на такую же опохмелку? Бабки нашёл?
