спросил Сергея:
— Аккумулятор подошел?
— Аккумулятор — зверь! — ответил Сергей.
— Большое спасибо вам, Василий Кузьмич, — добавила Маша. — Вы очень Сережу выручили. Садитесь, пожалуйста. И за именинницу!..
— Сейчас, только музычку сообразим... — сказал Василий Кузьмич.
Он пустил пластинку, и из патефона полилось знаменитое, довоенное — «Ах, эти черные глаза...».
Маша в ужасе вскочила, зажала уши руками, умоляюще посмотрела на Сергея. Тот бросился к патефону, сдернул с него пластинку, положил на самый верх шкафа.
— Ты чего? — удивился Василий Кузьмич. — Не любишь?
Сергей не ответил, вернулся за стол. Маша тихо сказала:
— Простите нас, пожалуйста...
Нюська тревожно метнула на них взгляд и предложила:
— Пусть Василий Кузьмич скажет тост. Он у нас самый уважаемый гость. Мой самый-самый главный начальник! И я его жутко люблю!
Она показала поникшему Грише язык и расхохоталась.
Польщенный Василий Кузьмич встал:
— Ну конечно, перво-наперво, за нашу дорогую именинницу! За нашу Нюсеньку! За лучшего водителя моего автопредприятия! За ее счастье, здоровье и так далее. И конечно, за всех присутствующих! Потому что мы все вместе, и между нами нет такого: начальник — не начальник, воевал — не воевал... Мы сейчас все равны! И слава те, Господи, что на пятом послевоенном году это дело стерлось. А то, помню, что получалось? По одну сторону вы — фронтовики, а по другую — все мы (он показал на себя и Нюську), которые вам тыл обеспечивали. И получалось, что мы вроде бы как второй сорт... Нехорошо. Я не оспариваю, были на фронте подвиги... Конечно, были. Конечно... Но если разобраться поглубже — риск был далеко не всегда, правда? Согласны?
Гриша и Сергей переглянулись. Маша слушала, опустив голову на руки. Нюська удивленно смотрела на Василия Кузьмича. А того несло:
— Или вы думаете, мы не знали, как жили офицеры? Знали... Или, извините, за что девицы ордена получали?
Лицо Гриши налилось кровью. Он стал приподниматься.
— Сиди, — негромко приказала ему Маша.
Нюська в испуге открыла рот. Сергей сжал под столом Машину руку. Но Василий Кузьмич всего этого совершенно искренне не замечал:
— Мы в тылу четыре года сидели на голодном пайке, раздетые, разутые... А куда все шло? Фронту, фронту, фронту... Вам хорошо было — вас в армии одевали, кормили...
— Молча-а-а-ать!!! — Маша с размаху ударила кулаком по столу.
Разлетелись в стороны рюмки, опрокинулись бутылки.
— Ты нам, сукин сын, позавидовал, что нас в армии кормили и одевали? — спросила Маша. — А то, что нас в армии убивали, ты забыл? Забыл, гад?! А я помню! Я всех мертвых до сих пор помню! Они тебя же, пьяную сволочь, защищать шли! Где они? Где они, я тебя спрашиваю?!
Василий Кузьмич растерянно опустился на стул.
— Встать! — скомандовала ему Маша.
Василий Кузьмич немедленно вскочил.
— И запомни, мразь, слякоть обывательская, если ты еще хоть один раз свою поганую пасть откроешь...
Уже не помня себя, Маша нашарила на столе бутылку, взяла ее за горлышко, но Нюська положила ей руку на плечо и сказала:
— Слышь, Кузьмич... Шел бы ты отсюда. А то тебя сейчас сто хирургов по чертежам не соберут, дерьмо собачье!..
Глубокой ночью, в кромешной тьме, Маша и Сергей сидели на крыльце, тесно прижавшись друг к другу. Маша куталась в пуховый платок, на плечи Сергея была накинута старая кожаная летная куртка.
— Тебя не знобит? — тихо спросил Сергей.
— Чуточку...
— Прижмись ко мне крепче.
— Ты заметил, что мы, может быть, только вдвоем?
— Да. Я знаю: меня без тебя — нет. Один я просто не существую...
— И меня нет без тебя.
— Иногда мне кажется, что нас вообще нет на свете. Будто нас кто-то выдумал, — прошептал Сергей.
— Нас двоих, — сказала Маша. — А мы уже сами выдумали Вовку.
— Ты права. Если бы не ты...
— И если бы не ты...
Маша тихо и счастливо рассмеялась..
Сергей подкатил на автобусе к остановке у горсовета и заметил, что через тротуар к серенькому «Москвичу», стоявшему метрах в пяти, ковыляет Иван Иванович в своей гэвээфовской форме с одинокой золотой звездочкой Героя на форменном кителе.
Иван Иванович тоже увидел Сергея и подковылял к водительской дверце автобуса. Сергей в это время впускал и выпускал пассажиров.
— Здорово, капитан, — поприветствовал Иван Иванович.
— Здравия желаю, — ответил Сергей и улыбнулся.
— Как жена, пацан?
— Спасибо. Нормально.
— А живешь?
— То есть?.. — не понял Сергей.
— Ну, адрес какой у тебя?
— А... Козакова, тринадцать. Квартира один.
Сергей посмотрел в выносное зеркало, убедился, что в салоне все расселись, и закрыл входные пассажирские двери.
— Извините, Иван Иванович. График жесткий, — сказал он.
— Поезжай, поезжай, капитан.
Автобус уехал. Иван Иванович подошел к «Москвичу», достал старый толстый штурманский планшет и положил его для удобства на капот машины. Вынул из планшета большую клеенчатую тетрадь и записал в нее: «Козакова, 13, кв. 1».
— Горбольница! — объявила старая толстая кондукторша.
Сергей улыбнулся: теперь у больницы висела официальная табличка остановки с номером его автобусного маршрута. Под табличкой толпились люди...
Как только автобус совсем приблизился к остановке, узаконенной силой любви, от больничных дверей к машине побежала Маша. Она, как всегда, сорвала с головы белую шапочку и размахивала ею.
Маша бежала легко и весело, совсем как девчонка, и Сергей не мог отвести от нее восторженных глаз. Он открыл водительскую дверь, свесился вниз:
— Дай поцелую...
Маша обхватила его руками за шею, сама поцеловала.
— Ты во сколько заканчиваешь? — спросила она.
— В восемнадцать ноль-ноль.
— Очень хорошо! Значит, я не ошиблась. Я так Нюське и сказала.. Они тут заезжали ко мне... Она забрала Вовку в какой-то совхоз, километров за сорок. И привезет его к тебе прямо в гараж, к концу твоей работы. Потому что у нее потом не будет ни одной свободной секунды. Она сегодня к семи приглашена в гости к Гришиным родителям.
— Вот это да! — проговорил Сергей с Вовкиной интонацией.
