– О ребенке подумай, – негромко говорит Лида.
Настя благодарно ей улыбается, комкает пачку и бросает в кучу грязной посуды. И видит на комодике отцовский кларнет.
– Папа опять кларнет забыл…
– Ах, молодец Маринка! – потягивает коньяк Лида. – Ах, хваткая девка! Мощнейшая провинциальная закваска! А ведь какой серенькой мышкой приехала к нам на первый курс!
– Что же делать с квартирой? Надо что-то с квартирой решать, – трет виски Нина Елизаровна. – Появится маленький…
– Маленькая, – поправляет ее Настя.
– Деньги, деньги… – говорит Лида. – Сейчас за деньги…
– Ма, давай красное дерево толкнем – на него жуткие цены сейчас! – оживляется Настя.
– А на что не жуткие? – усмехается Лида.
– Единственное, что от дедушки осталось, – грустно говорит Нина Елизаровна. – Да и не купит никто в таком виде. Реставрировать надо. Опять деньги! Господи-и-и! Да когда же мы жить-то начнем по- человечески?! Ну сколько можно? Ну смешно же прямо! Говорят, говорят, говорят! Уши ведь уже вянут!
Не спит Бабушка – внимательно слушает. С тоской оглядывает свою широченную кровать красного дерева… .
– Ладно тебе, мамуль… – Настя прижимается щекой к руке Нины Елизаровны. – И так разместимся как- нибудь.
– Мам, у нас выпить нечего? – спрашивает Лида.
– После Александра Наумовича? Ты с ума сошла.
– Спокуха, девочки! – И Настя достает из-за дивана бутылку с итальянским вермутом. – Когда я увидела, что папа уже в мажоре, я тут же заныкала это.
На дне бутылки плещется граммов сто, не больше. Настя разливает «Чинзано» по двум рюмкам – сестре и матери.
– Вуаля! Кто – добытчик? Кто – волчица?!
– А себе, волчица?
– В глухой завязке. Или дети, или поддача!
– Мамуля, давай треснем за Настюху и… Пей, пей, мама! И будем исходить из реальных возможностей… Нам надеяться не на кого.
– Будь счастлива, дочура, – смахивает слезу Нина Елизаровна.
– Настюхочка! Будь здорова, киска! Вперед! – Лида выпивает свою рюмку. – Внимание! Только следите за мыслью. Если шкаф поставить вот так… А мамин диван сюда…
– Правильно! – кричит Настя. – То здесь встанет кроватка! Да?
– Оф корс, май систер! Стеллаж запихивается в нашу комнату…
– А комодик? – спрашивает Нина Елизаровна.
– На помойку! Тогда Настина раскладушка совершенно свободно встает рядом с кроваткой и…
– Ну правильно, – прерывает Лиду Нина Елизаровна. – И судно с бабушкиными делами можно будет выносить только мимо маленького.
– Ма-лень-кой!.. Сколько раз тебе говорить!
– Какая разница, если ребенок будет постоянно дышать миазмами?!
– Чем? – Настя впервые слышит это слово.
– Ну, что в судне бывает из-под Бабушки.
– А-а-а… Но не вечно же это будет? Когда-то же придет и конец. – И тут, судя по тому, как одновременно замолчали мать и сестра, Настя понимает, что этого говорить не следовало. – То есть я хотела сказать…
– Ну что ты за сучка, Настя! – зло говорит Лида. – Как у тебя язык повернулся?!
– Это же твоя Бабушка… – тихо говорит Нина Елизаровна.
– Сами же говорили: «исходя из реальных возможностей»… – виновато бормочет Настя.
В своей комнате Бабушка слышит Настин приговор и в панике поднимает трясущуюся правую руку. Цепляется скрюченными пальцами за веревку от колокола и резко дергает…
Но привычного «Бом-м-м!» не раздается. Тяжелый медный язык корабельной рынды отрывается и падает Бабушке точно на голову.
По истощенному, парализованному тельцу Бабушки пробегает предсмертная судорога, а в угасающем мозгу молниями несутся обрывки видений…
…Окровавленный Дедушка отшвыривает ее от своих ног…
…Подписывает, подписывает Бабушка протоколы! Друг ползет к ней, плачет, умоляет…
…Наматывает волосы Бабушки на руку помощник Друга, расстегивает ширинку форменных галифе…
