было длинный разговор о вреде пьянства среди цирковой молодежи вообще. Но Волков прервал его, сказав, что Стасик совершенно не пьет и поэтому страстное выступление Третьякова воспитательного значения не имеет.
Третьяков расхохотался, набил карман девушки конфетами и попытался назначить ей свидание на вечер.
Она тут же оправилась от состояния неуверенности и, выходя из гардеробной, презрительно бросила Третьякову:
– Господи! Старые, а туда же…
Третьякову было тридцать девять, и это его обидело. Он слил остатки коньяка в один стакан, залпом выпил и обиженно сказал, глядя на закрытую дверь:
– Скажите пожалуйста!..
Так шел этот день.
И только когда прозвенел первый звонок вечернего представления, Волков приподнялся с реквизитного ящика и сказал Стасику:
– Ну что, старик, домой потопаем?
Экспедитор цирка снял им отдельную двухкомнатную квартиру на окраине городка. Хозяева квартиры уехали на два месяца в горы, и Волков со Стасиком жили в этой квартире припеваючи.
Третьяков был раздражен и почему-то ругал Среднюю Азию.
– Ты зря выпил, – сказал ему Волков. – Тебе же еще работать на вечернем.
– Не боись, – ответил Третьяков. – Я сегодня в работу не иду. Сегодня вечером пробуем на мои трюки одного огольца из училища. Так что я только на пассировку выйду…
– Это какого же огольца? – поинтересовался Волков. Его мутило от боли, и сильно кружилась голова. И он старался быть занятым еще чем-нибудь, кроме боли.
– Ну новенький у меня такой… Сергиенко, – грустно сказал Третьяков. – Хороший паренек. Куражливый…
– А, это который в плечи с купэ ловит? Школьный пацан…
– Молодой, вот что главное… – вздохнул Третьяков.
– А мы? – подмигнул ему Волков и, покачнувшись, осторожно, чтобы Стасик и Третьяков не заметили, придержался правой рукой за косяк двери.
– А мы тоже… молодые. Но уже не очень, – усмехнулся Третьяков. – В этом она права.
– Ладно, ладно, – рассмеялся Волков. – Не развращай мне Стасика. Юный партнер зрелого мастера должен верить в неиссякаемые силы своего мэтра…
– Я и верю, – сказал Стасик.
– И на том спасибо. Сделай, сынок, дяде ручкой, и попробуем уползти в норку…
За кулисами прозвенел второй звонок. Третьяков мотнул головой, словно хотел стряхнуть с себя печаль, и сказал Волкову:
– Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Стасик нам кофе сварит…
– Нет, – сказал Волков. – Не приходи. Я попробую отлежаться.
– Ладно, – согласился Третьяков. – Тогда до завтра. У вас деньги есть?
– Есть, – сказал Стасик.
– А то смотрите… Мне тут главк премийку подбросил.
…Домой добирались долго – с остановками, перекурами. Через каждые пятьдесят – шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный бортик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик стоял рядом и страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков протягивал руку, Стасик поднимал его, и они шли дальше для того, чтобы снова присесть на бортик следующего арычного мостика.
Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика взгромоздился на высокую кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контролировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик, и подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.
– Может быть, тебе кофе сварить? – спросил Стасик.
– Да нет, не стоит… – ответил Волков, не открывая глаз. – Я хочу попытаться уснуть.
– Тебя накрыть чем-нибудь?
– Не нужно, Стае… Жарко.
– Сигареты оставить?
– Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучился…
– Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?
– Не говори чепухи.
– Ты слышал, что директор сказал?
– Директор – глупый, трусливый администратор. Иди отдохни… Я позову тебя, партнерчик. Иди.
