С мостика эта операция заставляла вспомнить о распускающемся цветке. Пять лепестков радиолокатора, подрожав немного, стремительно слились воедино, чтобы превратиться в тарелку, которая уже начинала поблескивать крупинками снега и блестками наледи и изморози; но все же и тарелка, и прочие механизмы крутились, как положено, бдительно следя за небом.
Через три минуты после того, как прозвучал сигнал о начале отсчета нового часа, на мостик была доставлена записка от Тимошенко. Офицер службы связи спешил сообщить капитану, что начало поступать шифрованное сообщение из московского министерства.
Близился момент истины.
Сложив листок бумаги и сунув его в карман, Горов снова поднес к глазам прибор ночного видения. Бинокль помог ему тщательно, градус за градусом, просмотреть четверть волнуемого штормом океана. На всех девяноста градусах дуги наблюдались волны, тучи, снег. Но другая картина предстала перед взором капитана. Вместо того, что было перед глазами, он всматривался в два мучительных видения, которые переживались куда живее действительности. Будто он сидел в каком-то большом зале; судя по тому, что своды были золочеными, а люстра отбрасывала на стены радужные блики, в зале обычно проводились различные торжественные мероприятия. Оглашают приговор военного трибунала по его делу. Но в праве на защиту ему отказано. И тут же другое видение, совершенно не связанное с первым: он вглядывается в тельце мальчика на больничной кроватке, пропахшей потом и мочой; мальчик — уже мертвый. Прибор ночного видения имел власть уводить и в прошлое, и в будущее.
В 17 ч. 07 мин. расшифрованное сообщение миновало люк бронированной башенки и попало в капитанские руки. Горов пропустил восемь вводных строк, сразу же углубившись в основной текст радиограммы:
ВАШ ЗАПРОС РАССМОТРЕН ТЧК РЕШЕНИЕ ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ ТЧК ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ ВЗЯТЬ КУРС АЙСБЕРГ ТЕРПЯЩИХ БЕДСТВИЕ ПОЛЯРНИКОВ ЭДЖУЭЙ ТЧК ПОЛНЫЙ ВПЕРЕД ТЧК ПРИНЯТЬ ВСЕ МЕРЫ СПАСЕНИЮ ТЧК ПОРЯДКЕ ПОДГОТОВКИ ПРИНЯТИЮ БОРТ ИНОСТРАНЦЕВ ОБЕСПЕЧИТЬ РЕЖИМ СЕКРЕТНОСТИ ТЧК ПРИНЯТЬ МЕРЫ БЕЗОПАСНОСТИ ЗАКРЫТЫХ МАТЕРИАЛОВ ЗПТ СЕКРЕТНЫХ ОТСЕКОВ СУДНА ТЧК ПОСОЛЬСТВО ВАШИНГТОНЕ СООБЩИТ АМЕРИКАНСКИМ ВЛАСТЯМ ВАШЕМ НАМЕРЕНИИ СПАСТИ ПОЛЯРНИКОВ ЭДЖУЭЙ ТЧК
Под последней строкой декодированной шифрограммы Тимошенко дописал карандашом два слова:
Хотя у него вовсе не было уверенности, что остается довольно времени, чтобы забрать этих горемык с айсберга, Горов радовался так, как давно уже не радовался. Как бы то ни было, он действует, он что-то предпринимает. По крайней мере, у него есть шанс, пускай призрачный, добраться до ученых с Эджуэя, прежде чем те погибнут.
Он засунул расшифрованную радиограмму в карман куртки и дал два коротких гудка сигнала погружения.
К 17 ч. 30 мин. Брайан провел в кабине снегохода уже битый час. Теснота надоела так, что он почувствовал клаустрофобию.
— Выйду, пройдусь.
— Не смей. — Рита включила фонарик, и в его свете ее глаза вдруг стали влажными. Она оглядела его ладони. — Ты их чувствуешь? Не щиплет?
— Нет.
— А не жжет?
— Разве что совсем чуть-чуть. А ногам так вообще куда лучше. — Он видел, что Рита все еще сомневается. — Ноги затекли. Мне размять их надо, расходиться. И потом, очень уж тут тепло.
Она заколебалась.
— Ну, лицо твое и в самом деле
— Ладно. Будет тебе.
Она натянула свои валенки, а потом всунула ноги в верхние сапоги и пошевелила в них ступнями. Потом потянулась к своей куртке, лежавшей на скамье между нею и Брайаном. Работать до пота на открытом воздухе она боялась и потому не напяливала на себя всех одежек, которые у нее были, разом. Вспотеть в полном полярном снаряжении — то же, что увлажнить кожу, а влага, стекая вниз, будет уносить драгоценное телесное тепло, что равносильно приглашению смерти — мол, давай приходи поскорее.
По тем же соображениям на Брайане сейчас не было ни куртки, ни перчаток, ни даже верхних сапог.
— Я — не такой ловкий и гибкий, как ты. Но если бы ты чуть отодвинулась, так, чтобы мне места стало побольше, я бы, пожалуй, управился.
— Да ты еще такой окоченевший и такой больной, что уж куда тебе самому. Я помогу.
— Я тебе что — ребенок?
— Хорош трепаться. Давай-ка ноженьку сюда. Только одну сначала. Вторую потом.
Брайан улыбнулся.
— Из тебя замечательная мамаша получилась бы.
— Я и так — замечательная мамаша. Есть у меня дитятко. Харри.
Она надела верхний сапог на его разбухшую ногу. Брайан аж закряхтел, выпрямляя ее: суставы, казалось, разлетаются во все стороны, словно пластмассовые бусы с порванной нитки.
Когда Рита покончила возиться со шнуровкой, она сказала:
— Ну, если уж ничего другого мы и не добыли, то хоть у тебя, кажется, должно теперь хватить материала для статей в журналах.
Он сам удивился собственным словам:
— А я не буду писать в журналы. Я лучше книжку напишу. — До этого мгновения его потаенная страсть оставалась его личным делом. Теперь он раскрыл носимую в глубине души тайну человеку, которого уважал, и, следовательно, отныне ему придется относиться к своему замыслу не просто как к страстишке, как к чудаковатой одержимости, но как к чему-то, что накладывает на него обязательства и требует самоотверженности.
— Книгу? Ты бы лучше два раза подумал, прежде чем браться за такое дело.
— За последние недели я об этом тысячу раз подумал.
— Писать книгу — это сущее наказание. Воистину суд божий. Ты можешь написать тридцать журнальных статей, и в сумме у тебя получится столько же слов, сколько могло бы быть в книге. Будь я на твоем месте, я сочиняла бы статьи и даже не мечтала бы о превращении в какого-то «писателя». Коротенькие вещи сочинять — тоже не сахар, но тягомотины и в половину не наберется по сравнению с книгой.
— Но я просто не могу — уж очень меня сама мысль захватила.
— Да знаю я, как это все бывает. Первую треть книги напишешь сразу. Но вторая треть идет туго, ты просто стараешься что-то себе доказать. А когда доберешься до заключительной части... Ой, эта последняя треть хуже каторги, — думаешь, как бы выбраться из этой затеи, и ни о чем больше не мечтаешь.
— Но я в общем представляю, как все ляжет. Получится этакое повествование. Тема уже есть.
Рита поморщилась и грустно покачала головой:
— Так ты уже зашел слишком далеко, чтобы прислушаться к доводам разума. — И помогла ему вставить ногу в сапог из тюленьей кожи. — А
— Героизм.
— Чего? — Она скорчила такую рожу, словно угодила в силки. — Во имя господа скажи мне, что общего у проекта Эджуэй с героизмом?
— По-моему, все тут общее.
— Издеваешься? Или рехнулся?
— Я серьезно.
