Логово

большинстве своем ее упорядоченные структуры действовали ему на нервы. Он мог выдерживать только атональную музыку, резкую и немелодичную. Положительно он реагировал только на режущие ухо смены тональностей, грохочущие аккорды и взвизгивания электрогитар, бьющие прямо по нервам. Ему нравились диссонансы и рваные ритмы. Его возбуждала музыка, вызывавшая в его воображении сцены насилия.

Поскольку вид из окна был очень красив, он так же, как и ресторанная музыка, действовал Вассаго на нервы. Вдоль всего берега бухты, каждая у своего пирса, стояли парусные и моторные яхты. Все они были привязаны, со свернутыми парусами или заглушенными моторами, и лишь чуть покачивались на воде, так как гавань была очень хорошо защищена, да и шторм на море был небольшой. Богатые владельцы яхт редко оставались на ночь на борту, независимо от размеров судна и наличествующих там удобств, поэтому только на некоторых из них можно было заметить свет в иллюминаторах. Струи дождя, превращенные прожекторами на пирсах в ртутное серебро, барабанили по палубам, оседали бисерными капельками на металлических частях яхт, жидким, расплавленным металлом стекали по их мачтам на палубу и по желобам бурными потоками низвергались за борт. Он не выносил красоты, гармонических композиций, подобных видам на почтовых открытках, потому что они казались ему насквозь лживыми и представляли действительность не такой, какой она была на самом деле. Его влекли визуальные диссонансы, рваные контуры, зловещие и искореженные формы.

Ресторан с его мягкими, покрытыми плюшем стульями, с неярким янтарным освещением был слишком изнеженным местом для такого кровожадного охотника, как он. Обстановка размягчающе действовала на его инстинкты убийцы.

Вассаго медленно обвел глазами посетителей, надеясь отыскать среди них хоть одного, подходящего по качеству для своей коллекции. Если он заметит нечто действительно стоящее, что заставит воспрянуть его страсть к приобретению, то никакая отупляющая атмосфера не сможет сдержать его решимости.

У стойки бара сидели несколько мужчин, но они его не интересовали. Трое мужчин в его коллекции были соответственно его вторым, четвертым и пятым приобретениями, взятыми потому, что были доступны, уязвимы, в обстоятельствах, которые позволяли ему без шума справиться с ними и незаметно увезти их тела. Он не испытывал отвращения к убийству мужчин, но убивать предпочитал только женщин. В основном, молодых. Ему нравилось умерщвлять их до того, как они смогут произвести на свет новую жизнь.

Самыми молодыми из посетителей были четыре женщины примерно одного возраста, лет двадцати, сидевшие в трех столиках от него, также у окна. Они были слегка навеселе и вели себя весьма легкомысленно, перегнувшись друг к другу над столом, о чем-то оживленно беседовали, скорее всего, сплетничали и при этом громко и вызывающе смеялись.

Одна из них была весьма прехорошенькой, и Вассаго тотчас ее возненавидел. У нее были огромные шоколадного цвета глаза и что-то грациозно-звериное в облике, делавшем ее похожей на лань. Он дал ей кличку Бэмби. Ее черные, цвета воронова крыла, волосы были коротко подстрижены и крыльями распадались по сторонам, оставляя открытыми нижние половинки ушей.

Ах, что это были за удивительные уши, большие, но очень изящные по форме. Ему казалось, что он может сотворить с ними нечто исключительно оригинальное, и потому он продолжал упорно наблюдать за ней, пытаясь решить про себя, действительно ли она может стать достойным приобретением его коллекции.

Бэмби была самой говорливой и самой смешливой из них. Ее громкий смех напоминал ослиное ржание. И, хотя она была невероятно привлекательной, впечатление портили ее нескончаемая болтовня и этот идиотский смех. По всему было видно, что ей нравилось слушать только себя.

Она может значительно выиграть, если вдруг станет глухонемой.

На него разом нашло вдохновение, и он даже выпрямился на стуле. Если отрезать ей уши и, вставив их в ее мертвый рот, плотно сжать ей губы и затем плотно сшить их вместе, то всем своим видом она будет символизировать порочный изъян в своей красоте. Это было так просто и одновременно обладало такой изобразительной мощью, что…

– Один коктейль, – сказала официантка, ставя перед ним на стол высокий стакан с ромом и кока- колой. – Хотите открыть у нас счет?

Вассаго поднял на нее недоумевающий взгляд. Перед ним стояла пожилая, довольно полная рыжеволосая женщина. Он прекрасно видел ее сквозь темные стекла очков, но, поглощенный своими мыслями, никак не мог сообразить, чего она от него хочет.

Наконец он спросил:

– Счет? Нет, простите. Я расплачусь наличными, спасибо, мэм.

Когда он вынул свой бумажник, у него возникло ощущение, что он держит в руках ухо Бэмби. Когда же его большой палец скользнул вверх и вниз по гладкой коже бумажника, он уже ощущал не то, что было в его руке, а то, что там должно было быть: изящно и ладно скроенные хрящевидные бороздки, формирующие примулу аврикулу ушной раковины, пластичные изгибы выемок, направляющих звуковые волны к барабанной перепонке…

Он вдруг сообразил, что официантка уже второй раз обращается к нему, повторив цену коктейля. А пальцы его все еще хранили ощущение восхитительных мгновений, пережитых им в грезах о смерти и обезображивании.

Не глядя, он извлек из бумажника хрустящую бумажку и протянул ей.

– Но это сотенная, – сказала она. – Нет ли чего помельче?

– Нет, мэм, простите, – сказал он, стремясь поскорее отделаться от нее, – мельче ничего нет.

– Но у меня нет сдачи с такой крупной суммы. Мне надо пойти разменять ее в баре.

– Да, пожалуйста, как вам будет угодно. Спасибо, мэм.

Когда она повернулась, чтобы уйти, он бросил взгляд в сторону четырех молодых женщин и увидел, что они уже встали из-за стола и направились к двери, на ходу надевая на себя пальто.

Он начал было также вставать из-за стола, чтобы пойти вслед за ними, как вдруг застыл на месте, услышав голос, произнесший: «Линдзи*.

Это был явно его голос. Но никто в зале не услышал его. Кроме него самого. И это его сильно удивило.

Он как застыл, опершись одной рукой о стол, а другой о спинку стула, так и остался в этом полустоячем положении. И пока он так стоял, не зная, что и подумать, четыре молодые женщины вышли из ресторана. Бэмби сразу же потеряла для него всякий интерес, вытесненная из сознания именем Линдзи, и он снова сел на свое место.

У него не было знакомых с таким именем.

Никого, кого бы звали Линдзи.

Каким же образом он мог произнести это имя вслух?

Он взглянул через окно на бухту. На покрытой мелкой рябью воде покачивались, стукаясь друг о друга бортами, поднимаясь и опускаясь, сотни миллионов долларов, истраченных на удовлетворение собственного эго. Сверху – мрачное небо было таким же неприветливым и холодным, как вода внизу. Между ними протянулись мириады серебристо-серых ниточек дождя, словно природа стремилась пришить небо к океану и таким образом уничтожить узкое пространство между ними, где еще теплилась жизнь. Будучи когда-то одним из живых, затем одним из мертвых, а теперь превратившийся в живого мертвеца, он считал себя предельно искушенным существом, настолько приблизившимся к познанию абсолютной истины, насколько это было возможно для человека, рожденного простой смертной женщиной. Он полагал, что в мире не существует более ничего, не познанного им, что могло бы научить его чему-нибудь новому. А теперь вдруг это. Сначала приступ в машине: там что-то движется! А теперь вот Линдзи. Но, что интересно, оба эти события были совершенно различны, так как во второй раз не незнакомый голос прозвучал в его сознании, а он сам вслух произнес это совершенно неизвестное ему имя. Но оба события, он чувствовал, были как-то связаны между собой. И, в то время как он разглядывал пришвартованные к пирсам яхты, бухту и темное небо за окном, все случившееся стало казаться ему странным и загадочным, с чем он давно уже не сталкивался в этом мире.

Вассаго взял со стола коктейль. Сделал большой глоток.

Когда ставил стакан на стол, произнес вслух: – Линдзи.