Логово

начиналась с запястья. Здесь кость как-то странно выгибалась и вместо ладони у девочки торчало два пальца и короткий, почти не сгибающийся обрубок большого пальца. Хатчу было странно ощущать эту ладонь в своей, но ощущение это отнюдь не было удручающим.

Ее серые глаза уставились прямо ему в лицо, пытаясь угадать его реакцию. Он сразу понял, что от таких глаз невозможно утаить истинные чувства, и утешился мыслью, что ее увечность не вызвала в его душе неприязненного ощущения.

– Очень рад с тобой познакомиться, Регина, – сказал он. – Меня зовут Хатч Харрисон, а это моя жена, Линдзи.

Девочка обернулась к Линдзи и также поздоровалась с ней за руку, сказав при этом:

– Знаю, что я – сплошное разочарование. Вы, женщины, соскучившиеся по детской ласке, обычно предпочитаете брать младенцев, чтобы тискать их…

Монахиня без Имени аж задохнулась от негодования:

– Ну, знаешь, Регина!

Сестра Иммакулата была близка к обмороку и напоминала вмерзшего в лед пингвина с выпученными глазами и открытым клювом, скованного таким жестоким морозом, которого не смогла вынести даже эта антарктическая птица.

Отец Жиминез, отойдя от окна, проговорил:

– Господа Харрисон, я прошу извинения за…

– Нет никакой нужды извиняться, – быстро сказала Линдзи, как и Хатч, сообразив, что девочка просто устраивает им проверку и что единственный способ пройти испытание – это позволить ей самой перевести их из лагеря мнимых врагов в лагерь своих союзников.

Корчась, изгибаясь всем телом и судорожно подергиваясь, Регина добралась и плюхнулась во второе кресло, и Хатчу показалось, что она старалась казаться гораздо более неловкой, чем была на самом деле.

Монахиня без Имени слегка коснулась плеча сестры Иммакулаты, и старшая монахиня медленно опустилась в свое кресло, все еще сохраняя вид вмерзшего в лед пингвина. Оба священника взяли по стулу для посетителей, стоявших перед рабочим столом адвоката, а монахиня помоложе придвинула к себе один из угловых стульев. Когда все расселись по своим местам, Хатч увидел, что он единственный, кто все еще стоит на ногах, и тотчас сел на софу рядом с Линдзи.

Теперь, когда все наконец были в сборе, Сальваторе Гуджилио решил предложить присутствующим немного освежиться – пепси, имбирный эль, 'Перье' – и сделал это без помощи своего секретаря, достав все необходимое из бара, скромно приткнувшегося в одном из отделанных красным деревом углов его весьма благопристойного кабинета. Пока адвокат разносил напитки, делая это быстро, без суеты и, несмотря на свои огромные размеры, без лишнего шума, не задевая при этом мебель, не роняя ни одной вазы, даже не касаясь двух тончайшей работы электрических напольных ламп со стеклянными абажурами в форме цветков, Хатч сообразил, что он уже не подавлял присутствующих своей величиной, неизменно делавшей его центром внимания: он явно проигрывал в последнем крохотной девчушке, раза в четыре уступавшей ему в размерах.

– Итак, – обратилась Регина к Хатчу и Линдзи, кивком поблагодарив Гуджилио за стакан пепси и взяв его левой, здоровой рукой, – вы пришли сюда, чтобы узнать обо мне, поэтому я сейчас вам все о себе и расскажу. Во-первых, конечно, я – калека. – Она склонила голову набок и насмешливо оглядела их обоих. – Вы знали о том, что я – калека?

– Теперь знаем, – сказала Линдзи.

– Я имела в виду, знали ли до того, как пришли сюда?

– Нам было известно, что у тебя имеются кое-какие трудности, – пояснил Хатч.

– Дурная наследственность, – изрекла Регина.

Отец Жиминез тяжело вздохнул. Сестра Иммакулата открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, бросив взгляд на Хатча и Линдзи, передумала.

– Мои родители был наркоманами, – сказала Регина.

– Регина! – протестующе воскликнула Монахиня без Имени. – Ты не можешь знать таких вещей, как можно утверждать то, чего не знаешь!

– Но это нетрудно вычислить, – заявила девочка. – Ведь известно, что за последние двадцать лет причиной большинства родовых травм являются нелегально распространяемые наркотики. Вы что, не знаете об этом? Я прочла это в книге. Я много читаю. Обожаю книги. Я, конечно, не хочу этим сказать, что я книжный червь. Смешно, да? Но, если бы я и вправду была червяком, я бы лучше поселилась в книге, чем в яблоке. Хорошо, когда калека-ребенок любит книги, они уж точно не заставят его делать вещи, которые делают обычные люди, хотя в душе знаешь, что и ты способна совершить то же самое, но не всегда есть желание так поступать, поэтому книги – это как будто совсем другая жизнь. Обожаю читать о разных приключениях, когда отправляются на Северный полюс, или на Марс, или в Нью- Йорк, или куда там еще. Мне очень нравятся детективы, особенно Агата Кристи, но больше всего люблю рассказы о зверях, особенно о говорящих зверях, как в 'Ветре в ивах'. У меня был однажды говорящий зверь. Вообще-то это был не зверь, а рыба – карась – и, конечно, за него говорила я, так как до этого прочла книгу о чревовещании и научилась говорить с закрытым ртом, вот это было здорово! Сяду себе в комнате и делаю вид, что голос его доносится из аквариума. – Не разжимая губ, она вдруг заговорила трескучим голоском, и, казалось, он исходит от Монахини без Имени: – 'Привет, меня зовут Бинки-карась, и, если ты попытаешься сделать из меня сандвич, то, когда поднесешь меня ко рту, чтобы съесть, я обкакаю весь твой майонез'. – Она вернулась к нормальному голосу и, не обращая внимания на гневный ропот священнослужителей обоих полов, продолжала как ни в чем не бывало: – Вот вам еще одна проблемка с калеками типа меня. Иногда мы можем такое сказануть, за что бы надо ремнем отхлестать по заднице, но у кого поднимется рука ударить несчастного дитятю-инвалида.

Весь вид сестры Иммакулаты свидетельствовал о том, что ее рука не дрогнет, но все обошлось невнятной угрозой о недельном запрете на просмотр телевизионных программ.

Хатч, при первой встрече посчитавший, что страшнее этой монахини могут быть разве что птеродактили, теперь остался совершенно безучастным к ее нахохленному виду, бессильную свирепость которого просто отметил боковым зрением. Взгляд его был неотрывно прикован к девчушке.

Та же продолжала беспечно гнуть свое:

– Помимо привычки дурно выражаться, вы должны также знать, что я совершенно не умею нормально ходить и ковыляю как какой-нибудь там Длинный Джон Сильвер – кстати, классная книга – и все, что у вас есть ценного в доме, точно перебью. Не со зла, конечно. Ведь для меня это всегда скачки с препятствиями. Хватит ли у вас терпения выдержать все это? Я не хочу, чтобы меня каждый раз избивали до полусмерти, а потом запирали в чулане только потому, что мне трудно иногда уследить за собой. С ногой дело обстоит не так уж плохо, и если я постоянно буду ее тренировать, то она может и выправиться, но, если по-честному, она здорово ослабла в последнее время, и я ее ни фига не чувствую.

Она сжала свою скрюченную руку и с такой силой хлопнула себя по правой ляжке, что напугала Гуджилио, протягивавшего в этот момент стакан с имбирным элем молодому священнику, который, словно в гипнотическом сне, неотрывно глазел на девочку. Та же, словно одного раза было недостаточно, еще раз сильно ударила себя. Хатч невольно вздрогнул, а она продолжала:

– Видите? Просто груда безжизненного мяса. Кстати, о мясе, я страшно привередливый едок. Ненавижу есть мертвечину. Это не значит, что я заживо ем животных. Просто я вегетарианка, и от этого вам тоже будет со мной не сладко, если вы, допустим, все же решитесь взять меня к себе, поняв, что я не игрушка, которую можно тискать и одевать в красивые платьица. Мое единственное достоинство состоит в том, что я на диво смышленая, просто гений в юбке. Но некоторые и это считают моим недостатком. Я умна не по летам и часто веду себя не как ребенок…

– Но в данном случае ты именно так и ведешь себя, – сказала сестра Иммакулата, и было заметно, что ей самой понравилась собственная находчивость.

Но Регина не обратила на это ни малейшего внимания.

– …а вам ведь нужна малютка, любимая, глупая пустышка, которой вы сможете открыть мир и с гордостью смотреть, как она, познавая его, будет расцветать, тогда как я уже давным-давно созрела сама