— Разумеется, основывались, Одд. Но, как и ты, я всего лишь человек, пусть у меня и одиннадцать пальцев.
У него действительно одиннадцать пальцев, шесть на левой руке. Он говорит, что из девяноста тысяч младенцев один рождается с таким отклонением от нормы. Хирурги обычно ампутируют лишний и ненужный палец.
По какой-то причине (Оззи ею со мной не поделился) его родители категорически отказались от такой операции. Для других детей он превратился в диковинку: одиннадцатипалый мальчик, который со временем стал одиннадцатипалым толстым мальчиком и, наконец, одиннадцатипалым толстым мальчиком с острым языком.
— Возможно, моим советам недоставало глубины анализа, но предлагались они искренне.
— Пусть маленькая, но радость, сэр.
— Да и потом, сегодня ты пришел сюда со жгущим тебя психологическим вопросом, который не дает покоя, тревожит так сильно, что ты даже не хочешь его задать.
— Нет, дело не в этом, — ответил я. Посмотрел на остатки омлета с лобстерами. На Ужасного Честера. На лужайку. На зелень рощи, такую яркую в утренних лучах солнца.
Лунообразно круглое лицо Оззи могло быть самодовольным и любящим одновременно. Его глаза поблескивали в предвкушении моего признания, что правота на его стороне.
Наконец я прервал затянувшуюся паузу:
— Вы знаете Эрни и Пуку Янг.
— Милые люди.
— Дерево у них во дворе…
— Бругманзия. Великолепный экземпляр.
— Все в нем смертоносно, каждый корешок и листок.
Оззи улыбнулся, как улыбнулся бы Будда, если бы Будда писал детективные романы и смаковал различные способы убийства. Согласно кивнул.
— Смертельно опасно, да.
— Почему таким милым людям, как Эрни и Пука, хочется выращивать дерево, несущее смерть?
— Во-первых, потому, что оно прекрасно, особенно в цвету.
— Цветы тоже токсичны.
Отправив в рот последний кусочек бриоши с лимонным мармеладом и насладившись им, Оззи облизал губы.
— В каждом из этих огромных колокольчиков достаточно яда, если, конечно, правильно его извлечь, чтобы убить треть населения Пико-Мундо.
— Мне представляется, есть что-то безответственное, даже извращенное, в стремлении тратить сколько времени и усилий на такое смертоносное растение.
— Эрни Янг представляется тебе безответственным, даже извращенным человеком?
— Как раз наоборот.
— Ага, тогда монстром должна быть Пука. И, за ширмой самопожертвования она скрывает самые зловещие намерения.
— Иногда мне кажется, что друг не должен с таким удовольствием высмеивать меня, как это делаете вы.
— Дорогой Одд, если друзья не могут открыто смеяться над человеком, значит, они ему не друзья. Как еще человек может научиться не говорить того, что может вызвать смех у незнакомцев? Насмешки друзей — это проявление любви, они — прививка от глупости.
— Звучит как глубокая мысль.
— Скажем так, средней глубины, — заверил он меня. — Могу я просветить тебя, юноша?
— Можете попробовать.
— В выращивании бругманзии нет ничего безответственного. Не менее ядовитые растения в Пико- Мундо встречаются повсеместно.
На моем лице отразилось сомнение.
— Повсеместно?
— Ты слишком уж занят сверхъестественным миром, поэтому очень мало знаешь о мире растений.
— Я не трачу много времени и на боулинг, сэр.
— Эти цветущие живые изгороди из олеандра по всему городу. Олеандр в переводе с санскрита «убийца лошадей». Каждая часть растения смертоносна.
— Мне нравится олеандр с красными цветами.
— Если ты бросишь его в костер, дым будет отравленным, — продолжил Оззи. — Если пчелы слишком много времени проведут на олеандре, мед тебя убьет. Азалии не менее опасны.
— Все выращивают азалии.
— Олеандр убьет тебя быстро. Азалии, попавшей в желудок и переваренной, потребуется несколько часов. Рвота, паралич, судороги, кома, смерть. А ведь есть еще можжевельник виргинский, белена, бигнония укореняющаяся, дурман вонючий… и все это здесь, в Пико-Мундо.
— И мы называем ее мать-природа.
— Во времени и в том, что оно с нами делает, тоже нет ничего родительского, — заметил Оззи.
— Но, сэр, Эрни и Пука Янг знают, что бругманзия смертоносна. Собственно, из-за смертоносности они посадили ее и с тех пор холят и лелеют.
— Думай об этом как об атрибуте религии дзэн.
— Я бы подумал, если б знал, что это означает.
— Эрни и Пука ищут понимания смерти и побеждают свой страх перед ней, одомашнивая смерть в форме бругманзии.
— Звучит как мысль средней глубины.
— Нет. Это как раз глубокая мысль.
Хотя мне не хотелось есть плюшку, я взял ее со стола и откусил большущий кусок. Налил кофе в кружку, чтобы было что держать в руке.
Не мог просто сидеть, ничего не делая. Чувствовал: если не займу чем-нибудь руки, начну крушить все вокруг.
— Почему люди терпят убийство? — спросил я.
— Насколько мне известно, убийство законом запрещено.
— Саймон Мейкпис однажды убил человека. Но его выпустили на свободу.
— Закон несовершенен.
— Вам следовало бы посмотреть на тело доктора Джессапа.
Мои руки были заняты плюшкой, есть которую я не хотел, и кружкой с кофе, который я не пил, а вот руки Оззи застыли. Сложенные перед ним на столе.
— Сэр, я часто думаю обо всех этих людях, застреленных…
Он не стал спрашивать, о ком я говорю. Знал, что речь о сорока одном человеке, раненном в торговом центре прошлым августом, девятнадцати убитых.
— Я давно уже не смотрел новостных выпусков и не читал газет, — продолжил я. — Но люди говорят о том, что происходит в мире, и я кое-что слышу.
— Главное, помни, новости — это не жизнь. У телевизионщиков есть поговорка: «Что кровит, то и показывают». Насилие продается, вот насилие и освещают что газеты, что телевидение.
— Но почему плохие новости продаются лучше хороших?
Оззи вздохнул и откинулся на спинку стула, который протестующе заскрипел.
— Мы подбираемся ближе.
— Ближе к чему?
— К вопросу, который привел тебя сюда.
— К жгущему меня психологическому вопросу? Нет, сэр, такого вопроса нет. Я просто… рассуждаю.
— Порассуждай со мной.
