даже когда небо вроде бы затянули грозовые тучи. Могу найти повод для смеха в разбитой губе, повеселиться над угрозами садиста, выбранного добропорядочными горожанами в начальники полиции.
Пока мы пересекали бухту и выходили в открытое море, я ждал в темноте. И пусть шум мешал сосредоточиться, использовал время для того, чтобы обдумать сведения, которые почерпнул, находясь на борту.
Должно быть, яхта «Июньский лунный луч» находилась лишь в нескольких милях от берега, потому что двигатели сбросили обороты гораздо быстрее, чем я ожидал, а потом ранее шедший по прямой большой океанский буксир начал разворачиваться, вероятно сближаясь с яхтой, чтобы забрать бомбы.
Тихий океан, похоже, стал еще тише, чем при свете дня. Полный штиль только упрощал перегрузку.
Я поднялся и двинулся сквозь чернильную тьму, избегая прикасаться к поверхностям, которые, ранее безопасные, теперь могли обжечь. Мысленно сосредоточился на входной двери, надеясь, что психический магнетизм проведет меня по темному лабиринту.
В какой-то момент интуиция подсказала, что пора браться за дверную ручку. Я протянул руку и быстро ее нащупал.
Приоткрыв дверь, увидел пустой коридор. Меня это не удивило. Перегрузка началась, Джой сидел у радиопередатчика, Утгарду с остальными хватало дел на палубе.
Я подошел к первой каюте по правому борту, попробовал дверь, обнаружил, что она не заперта, толкнул плечом. Вошел, держа пистолет обеими руками.
Верхняя лампа не горела, зато свет попадал в каюту через иллюминатор. Обе койки пустовали. Я двинулся к освещенному стеклянному кругу.
Левый борт яхты «Июньский лунный луч» находился в десяти-двенадцати футах от правого борта буксира. Плавные обводы белой яхты растворялись в тумане, но по количеству ярко освещенных иллюминаторов и окон она могла потягаться с круизным лайнером.
С главной палубы команда яхты спускала на воду надувные черные резиновые камеры, призванные демпфировать удары борта о борт при сильных волнах.
Вернувшись в коридор, я закрыл дверь, направился к ближайшей каюте по левому борту. Вошел так же быстро, как и в первую каюту.
Ее заливал мягкий свет настольной лампы.
Джой оторвался от раскрытого журнала «Максим», в изумлении вытаращился на меня.
Не мешая двери закрыться за моей спиной, я приблизился на два шага, нацелив пистолет ему в лоб. Журнал соскользнул со стола на пол, закрылся.
Глава 36
Джой, ценитель названий яхт, сидел у коротковолнового радиопередатчика. И в первые мгновения вытаращился на пистолет, создавая ощущение, что сейчас перепутает стул с сиденьем унитаза.
Убедившись, что он взял кишечник под контроль и уже думает о том, как обезоружить меня, я чуть опустил пистолет, нацелив на шею, чтобы видеть его лицо.
— Соедини меня с Береговой гвардией. Вызови их.
— Я с ними уже поговорил.
— Свяжись с ними, а не то получишь пулю в ногу.
— В чем дело? Не умеешь пользоваться передатчиком?
Опусти я пистолет, он бы тут же прыгнул на меня.
Рот мой наполнился слюной, прилив которой стимулировала тошнота, вот я ею и воспользовался. Плюнул ему в лицо.
Он дернулся, его глаза на мгновение закрылись, что дало мне шанс врезать ему по физиономии пистолетом. Мушка прочертила щеку, оставив красную кровяную полосу.
Он поднял руку к ране.
И хотя злость в его глазах мгновенно переросла в дикую ярость, он определенно проникся ко мне уважением и, я полагал, уже не бросится на меня сломя голову.
— Свяжись с ними, — повторил я.
— Нет.
Я видел, что убедить его связаться с береговой охраной не удастся. Смерть он определенно предпочитал тюремной жизни.
Он глянул на дверь, вновь перевел взгляд на меня. Джой надеялся, что я решу, будто кто-то возник в дверях, но я знал, что он блефует.
— И потом, их ближайший катер находится в пятидесяти милях от нас, — добавил он, когда я не поддался на его уловку. — Перехватить нас они не успеют.
Двигатели буксира и яхты работали на холостом ходу, шумели погрузочные механизмы, так что я мог не волноваться: выстрела никто бы не услышал. Я прострелил Джою левую ступню.
Он закричал, я предложил ему замолчать, а потом, чтобы добавить весомости моим словам, вновь ударил пистолетом.
Внутри я уже открыл дверь к безжалостности, но мне хотелось захлопнуть ее как можно быстрее. Однако на кону стояли судьба нации и судьбы миллионов, а потому приходилось делать то, что нужно, и без малейших колебаний.
Боль его изменила. Теперь он плакал.
— Я верю тебе насчет катера, до него пятьдесят миль. Вернемся к тебе, Джой. Многого обещать не могу, но, если расскажешь мне об операции, я убью тебя быстро и безболезненно.
Он ответил длиннющим ругательством, которое в рукописи я приводить не буду, а ему предложил произнести его вновь.
А когда он не решился, добавил:
— Если ты не расскажешь мне все, что я хочу знать, смерть тебя будет ждать болезненная. Ты даже представить себе не можешь, как тебе придется мучиться. От ран умирать будешь медленно, лишенный возможности произнести хоть слово. Многие часы пролежишь на этой койке, в агонии, прольешь больше слез, чем все дети, которых ты хотел убить в этих городах, так много слез, что ты умрешь скорее от обезвоживания, чем от потери крови.
Он хотел пересесть на койку и положить на нее раненую ногу, чтобы чуть унять боль, но я ему не позволил.
— Откуда бомбы?
Я не думал, что он уже готов отвечать, но он дрожащим от боли и страха голосом назвал одну ближневосточную страну.
— Как попали они на яхту?
— С сухогруза.
— Их перегрузили? Где?
— В трехстах милях отсюда.
— В море?
— Да. За пределами зоны ответственности Береговой гвардии. — Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Нога меня убивает.
— Ты умрешь от другого. Сколько бомб?
— Четыре.
— Сколько бомб?
— Четыре. Я же сказал, четыре.
— Лучше тебе не врать. Какие города?
— Я не знаю.
—
— Не знаю. Не знаю. Не нужно мне это знать.
