— Кому принадлежит яхта?
— Какому-то миллиардеру. Не знаю его имени.
— Американцу?
— Черт, да.
— Почему американец хочет такое сделать?
— Если он может, почему нет?
Я ударил его пистолетом. Порвал кожу на лбу.
—
Зажимая рану на лбу пальцами, он вдруг заговорил тонким, пронзительным голосом, будто снова стал маленьким мальчиком:
— Ладно, дело в том… ладно… по правде… ладно… перед взрывом бомб будут убийства.
— Какие убийства?
— Президента, вице-президента, многих других.
— А потом взорвутся бомбы. Что за этим последует?
— У них есть план.
— Кто эти «они»? Какой план?
— Я не знаю. Правда. Сам же видишь, это больше, чем мне следует знать. Они не в курсе, что мне это известно. Понимаешь? Больше ничего не знаю. Клянусь Богом, ничего.
Я ему поверил, но, даже если бы и возникли сомнения в том, что он говорит правду, продолжить допрос мне бы не удалось.
Наверное, нож он держал в рукаве правой руки, в чехле, закрепленном пониже локтя. Как он его достал, я не знаю, но нож буквально прыгнул ему в руку. Лезвие выскользнуло из рукоятки.
Я увидел, как блеснуло оно на свету, но он успел ударить меня, прежде чем я прострелил ему шею.
Грохот выстрела не оглушал и в маленькой каюте, так что на палубе его никак не могли услышать. Джой соскользнул со стула на пол, словно соломенное пугало, снятое с шеста.
Лезвие было таким острым, что прорезало толстый свитер, как шелк.
Я ощупал правый бок, где жгло, чуть повыше нижнего ребра. Нож зацепил и меня.
Глава 37
Я сел на стол, на котором стоял радиопередатчик. Кровь не попала ни на него, ни на сам стол.
Дугой выплеснулась на перегородку, отдельные капельки запачкали и стекло иллюминатора, словно душа воспользовалась им, как порталом для перехода в последующий мир.
Нож проткнул только кожу, кровь особо не потекла, боль все-таки беспокоила. Зажав рану рукой, я закрыл глаза и попытался обратить в реальность грезу о синем озере неугасимой надежды.
Сторми Ллевеллин и я, восемнадцатилетние, поехали на озеро, чтобы позагорать на одеялах и поплавать.
Указатель предупреждал, что в этот день спасатели не работали. Купающимся рекомендовали оставаться на мелководье, неподалеку от берега.
Яркое солнце пустыни превращало песчинки в бриллианты и разбрасывало драгоценные камни по поверхности воды.
Жара, казалось, растопляла время, обещая, что мы с Ллевеллин останемся вечно молодыми, всегда будем любить друг друга и никогда не расстанемся.
Мы взяли лодку и отплыли от берега. Я греб в синеву, в небо, раскинувшееся над головой и распластавшееся на воде.
Потом положил лопасти на корму. С каждого борта ласково плескалась синева. Нам словно подарили собственный мир, в котором горизонт находился ближе берега.
Мы соскользнули с лодки в соленую воду озера, лениво поплавали на спине, чуть шевеля руками и ногами. Тяжелая соленая вода удерживала нас на плаву. Закрыв глаза от яркого солнца, мы разговаривали.
Все наши разговоры сводились к одному: мы строили планы на совместное будущее.
Время от времени замечали, что лодку относит от нас. Тогда подплывали ближе и вновь укладывались на спину, продолжая из слов строить наше будущее.
Потом, когда мы залезли в лодку и я начал грести к берегу, Ллевеллин услышала крик и раньше меня увидела тонущего мальчика.
Лет девяти или десяти, он захотел показаться большим, вот и заплыл слишком далеко. Руки ослабели, ноги сводила судорога, и он более не мог держаться на плаву даже в соленой воде.
Сторми рыбкой прыгнула за борт, быстро поплыла кролем. На песке мать и сестра мальчика, обе не умеющие плавать, поняли, что происходит, лишь когда Сторми, плывя уже на боку, другой рукой обхватив мальчика, доставила его на берег.
Плавала она быстрее, чем я греб. Когда нос лодки ткнулся в песок, я выпрыгнул из нее и побежал к Сторми, чтобы помочь, но искусственного дыхания даже не потребовалось. Сторми подхватила мальчика до того, как он успел наглотаться соленой воды.
Тот момент навсегда останется в моей памяти: кашляющий мальчик, плачущая мать, испуганная сестра… и Сторми, хлопочущая над ними, помогающая всем сразу и каждому по отдельности.
Она всегда была спасительницей других. Я знаю, что она спасла меня.
Я думал, что вода не стащит лодку с песка, когда побежал к Сторми, но, оглянувшись, увидел, что ее относит все дальше от берега.
Озеро было большим, и если поверхность оставалась спокойной, то течения никогда не затихали.
Я вошел в воду, потом поплыл, но поначалу течение относило лодку все дальше от меня.
И меня вдруг охватил иррациональный страх, навеянный, скорее всего, видом тонущего мальчика, а может, и тем, что мы со Сторми строили планы на будущее, то есть искушали судьбу.
Уж не знаю, по какой причине, но из-за того, что лодка ускользала от меня, раздражение вдруг перешло в ужас. Я не сомневался, что лодку мне не догнать и в нее не забраться, будущее, о котором мы вместе мечтали, никогда не придет, а смерть, объятий которой в последний момент избежал мальчик, заберет с собой одного из нас.
Но поскольку лодка остановилась, а я нет, мне удалось ее догнать. Забравшись в нее, я долго сидел, дрожа сначала от испытанного ужаса, потом от облегчения. Возможно, это было знамение: мне подсказывали, что через пару лет киллер отнимет у меня Сторми.
Иногда мне нравится вызывать из памяти тот день на озере. Небо и вода. И мы вдвоем, посреди синевы.
Я говорю себе, что по-прежнему могу лелеять ту грезу: я и Сторми на новой Земле, принадлежащей только нам.
Время от времени, когда мы плавали на спине, наши руки соприкасались под водой, и мы на мгновение хватались друг за друга, как бы говоря:
Буксир чуть накренился, резиновые камеры, зажатые между бортов, заскрипели, что-то с грохотом опустилось на палубу.
Я соскользнул со стола.
Свалившийся со стула мертвец лежал на боку, шея вывернулась, глаза смотрели в потолок. Рот раскрылся, а глаза стали такими же, как бывают у рыб, лежащих на льду в супермаркете.
Я порадовался, что никогда не видел мертвую Сторми, мне принесли лишь урну с ее прахом.
Покидая каюту, я понимал, что время подниматься на палубу еще не пришло. После того как бомбы перегрузят на буксир, яхта «Июньский лунный луч» растворится в тумане. Потом Утгард и Бадди намеревались убить Джекки и Хассана. И я полагал, что мне следовало появиться на кормовой палубе именно в этот кровавый момент.
Одна каюта, дверь которой выходила в коридор, еще осталась необследованной, по правому борту,
