могла формироваться по двум сценариям. Первый включал в себя отложения. Если конечная точка потока оставалась выше уровня моря, вода, вытекая из каньона, несла с собой ил, образовывая дельту, как при впадении Миссисипи в Мексиканский залив.
Если же каньон уходил в землю так глубоко, что его западный срез опускался ниже уровня моря, тогда ил выносился в Тихий океан. В этом случае, поскольку приливы тоже размывали берег, океан мог входить в устье каньона, создавая достаточно глубоководную бухту.
Учитывая геологический возраст побережья Калифорнии и отвесность берегов в этих местах, я рассчитывал на второй вариант. И когда присмотрелся к монитору, заметил, что задача моя сильно упрощается благодаря таблице цветов, приведенной в нижней части экрана.
Суша изображалась золотом. Белый цвет символизировал глубоководье, по которому мы сейчас и плыли. Синим показывалось мелководье, зеленым — участки, где во время прилива глубина значительно увеличивалась.
И достаточно широкий и глубоководный «канал» тянулся к бухте, которая образовалась в устье каньона Гекаты.
Что мне, собственно, и требовалось.
Оказавшись напротив каньона, я взял курс на берег.
Если ранее радар только сообщал о том, что ждет впереди, то теперь начал подавать резкие сигналы, выражая недовольство выбранным мною направлением движения. Я его выключил.
Когда приблизился к берегу на полмили, ожил канал 22, связывающий мой радиотелефон с катером Береговой гвардии. У офицера вновь возникла масса вопросов.
Я чувствовал, что мои действия отвечали лучше любых слов… и мог не сомневаться, что катер мчится к буксиру на всех парах.
Через окна рубки берега я не видел, только белый туман, толщу которого продолжал таранить буксир, но понимал, что скоро меня ждет встреча с чем-то более плотным.
Я прибавил обороты двигателей. Крепко держал штурвал. Морская карта показывала, что буксир идет точно по центру глубоководного «канала», находясь еще в миле от берега.
Шестью неделями раньше, в аббатстве Святого Варфоломея, высоко в горах, я впервые в жизни увидел снег, а через несколько дней попал в буран, какие случаются чуть ли не раз в столетие.
Магик-Бич стал для меня первым прибрежным городом, в котором я побывал. Поначалу он казался таким спокойным и радушным, разительно отличаясь от бурана, который засыпал снегом аббатство.
Возможно, со временем настроение у меня изменилось бы, но в тот момент, приближаясь к берегу на буксире, в густом тумане, я мечтал вернуться в сухую пустыню Мохаве. В Пико Мундо. Меня тошнило от воды во всех ее видах, за исключением той, что необходима для душа и слива в унитазе.
По каналу 22 радист катера, с которого наблюдали за движением буксира через спутник, перестал задавать вопросы и теперь с надрывом в голосе предупреждал об опасности.
У меня и без этого пронзительного голоса нервы натянулись, как гитарные струны. Так что радиотелефон я тоже отключил.
Сигнал глубомера прибавил в громкости, раздавался все чаще.
Снова зазвучала «Ода радости». Судя по личным впечатлениям от общения с Утгардом Ролфом, я бы предположил, что ему больше подошло что-нибудь из Вагнера или из репертуара рэперов.
Чем только Бетховен так пронял Утгарда, что он использовал его музыку в своем мобильнике?
На мониторе белизна глубоководья заметно сужалась с приближением к узкой полосе синевы. Потом шла такая же узкая зеленая полоса, и начиналось золото суши, уходящее за край экрана.
Я по-прежнему вел буксир по самому центру глубоководного «канала».
На уровнемер топлива даже не смотрел: нескольких унций хватило бы для завершения путешествия.
Вольтметр. К черту вольтметр. Я понятия не имел, что он измеряет. Возможно, из миллиона человек только один знал, зачем нужен этот прибор. Однако он занимал нижний левый угол приборного щитка, страшно довольный собой, посмеиваясь над теми, кто провел в море недостаточно много времени, чтобы понимать его важность.
Давление масла, температура воды, показания тахометров, все это меня более не интересовало. Эти приборы показывали бесполезную информацию, я прекрасно обходился без них.
Кто вызывал уважение, так это конструкторы глубиномера. С уменьшением зазора между днищем буксира и дном сигнал прибора звучал все чаще и пронзительнее.
Мой план базировался на допущении, что взрывоопасность атомных бомб не выше, чем у динамитных шашек.
Вы можете бросить динамитную шашку в стену, стукнуть по ней молотком, ударить ножом, но, насколько я понимал, она от этого не взорвется. Для взрыва необходим зажженный фитиль или электрический разряд детонатора, но, если вы хотите проехать по двадцати тысячам динамитных шашек на грузовике, вы можете это сделать, не рискуя (надеюсь, я в этом не ошибаюсь), что вас разорвет в клочья.
Чистый нитроглицерин — совсем другое дело.
Я отделил атомные бомбы от взрывателей, или от устройств, которые принимал за взрыватели. В то время, когда происходили эти события, я не был физиком-ядерщиком (не стал им и сейчас, когда пишу эти слова), но чувствовал: не нужно быть физиком, чтобы понять — четыре атомные бомбы переживут сильный толчок и не превратят меня в облачко пара.
А туман, туман по-прежнему скрывал все и вся.
Я уперся ногами в палубу, левой рукой крепко схватился за штурвал, правую положил на приборный щиток. И когда сигналы сонара буквально слились в вопль ужаса, решил, что самое время нажать на кнопку выключения двигателей.
После этого взялся за штурвал обеими руками. И не для того, чтобы удерживать буксир на прежнем курсе. Просто не хотелось при толчке вылететь в окно.
У корабля нет тормозов. Прекратить движение вперед можно, лишь реверсировав двигатели. Их остановка, как сделал я, не влияет на инерцию хода.
Последние метры до суши мы прошли с приличной скоростью. Трение воды, конечно, уменьшало ее, но не так сильно, как хотелось бы, учитывая небольшую ширину, V-образный нос и закругленное днище.
Только потом я узнал об этих особенностях конструкции океанского буксира и понял, как много он может проплыть даже с остановленными двигателями.
Песок замедляет скорость судна сильнее воды, а земля в этом превосходит и песок. Не могу сказать, что я почувствовал, когда днище буксира перестало взрывать песок и вошло в контакт с землей. Я помню одно: только что глубины хватало, чтобы буксир продолжал продвигаться вперед, а потом вдруг перестало хватать.
Остатки разбитого пулей стекла вылетели из рамы. Все незакрепленные предметы свалились на пол, как в домах при землетрясении. Ни один меня не стукнул, что указывало на серьезное отношение Утгарда к обеспечению безопасности экипажа.
Ноги ушли из-под меня, но я продолжал крепко держаться за штурвал.
Визжа, скрипя, скрежеща, шипя, буксир выползал из воды на сушу (нос поднимался и поднимался), как доисторическая амфибия, которая отмахала положенное расстояние по пути эволюции, чтобы получить право жить на суше, и решила громогласно заявить об этом.
Когда буксир замер, выяснилось, что я по-прежнему стою на ногах, но сведенные судорогой руки долго не отпускали штурвал.
Глава 41
Даже отключив двигатели до встречи с сушей, я опасался, что может начаться пожар, хотя дизельное топливо не столь пожароопасно, как бензин.
