— Я вот чего думаю, Млад… — старик неожиданно посуровел.
— Что?
— Может, мало одного Белого Ведуна изничтожить? Ведь у него, поди, ученики есть.
— Если убить всех, больше никто не будет вешат на ремнях из собственной кожи мальчишек? Я — за, коль будет вече!
— Обычай изничтожить? — раздумывал ведун, — Если у нас с тобой, Младушка, на то право? Так тысячи лет поступали, а мы — враз перечеркнем?
— Мы еще и Белого Ведуна не добыли! — вернул наставника из мира грез на сыру землю Младояр.
Хуторок смотрелся бы весело — три аккуратные избенки, бревна свеженькие, ставенки резные, даже петушки на крышах раскрашены охрой да киноварью, вот только, увы, преобладал темно-бурый цвет. Кровь повсюду, измазаны двери, из окна свешивается чья та рука, под ней — багровая лужица-студень. Убийцы не пожалели никого — среди восьми убитых оказалось пятеро маленьких детей, и — ни одного взрослого мужа, даже подростка. Верно — на охоту пошли, тут-то хутор, где остались только бабенки да младенцы, и вырезали. Убивали не по-людски — у многих баб кишки намотаны вокруг шеи, младенцы сплошь обезглавлены, да не мечом — рядышком, как бы дополняя картину, пилы…
— Зачем? — повторял княжич, следуя за наставником, как цыпленок за курой, из одного дома в другой, — Зачем, зачем…
— Пока не пойму, — буркнул Иггельд, — на требы не похоже, да и обычая такого нет. Грабить тут нечего, да и не взято ничего. Эх, кабы знал наперед, так просто те пустоглазы не отделались бы…
— Лишенные душ все равно ничего не сознают, — напомнил подросток, постепенно приходя в себя, — Да и потом… То не они! У тех, кого мы у кустов порешили, ножи чистые были. Ходячий мертвец за чистотой не следит, весь в дерьме ходит, разве пустоглаз клинок чистить станет?
Иггельд, ни слова не говоря, быстрым шагом вышел прочь, зашагал к лесу. Младояр хотел, было, спросить — куда, но молодые глаза заметили отдельные капли потемневшей крови — то тут на светло- зеленой травинке, то там на пыльном листе лопуха, а все вместе эти бурые точечки складывались в дорожку. По ней и шел ведун. Уже за хутором стояло одинокое дерево, к нему был привязан щуплый человечек, весь — в крови, одежды порваны, голова — обессилено завалилась набок. Иггельд остановился, как вкопанный, не доходя дюжины шагов, жестом преградив дорогу и княжичу. Глаза искали ловушек. Нет, кажется — все чисто. Рядом сложены окровавленные ножи, даже пила, на зубьях которой нарочито оставлены кем-то куски кожи… Лекарь мягко подкатился к дереву, приподнял голову человечка за волосы. Младояр тут же узнал Бегуню.
— Мертв?
— Жив, — отозвался Иггельд, — и даже — в сознании…
— Чего на помощь не звал? — спросил Младояр.
— Убейте скорей! — молили запекшиеся губы отрока.
Иггельд вытащил фляжку, дал испить Бегуне, затем — протер то место, которого касались губы парня. Взглянул на воспитанника — понял ли тот?
«Яд мог быть нанесен на сухие губы, я о таком слыхал, потом умирает тот, кто целовал, или, как Иггельд — дал испить, потом — выпил сам,» — подумал Младояр. Привязанный облизнулся. Нет, не похоже, чтобы здесь было что-то отравлено.
— Кто убил хуторских? — спросил ведун.
— Я. Я их убил, — голова Бегуни моталась из стороны в сторону, — Мертвецы держали баб, Белый Ведун приказывал, а я… Мои руки — исполняли…
— Крепко же тебя повязали, — молвил Иггельд, отвязывая отрока, и добавил, — кровью…
— А что Белый Ведун наказал тебе о нас? — спросил Младояр жестко.
— Убить, наверное… — равнодушно отозвался Бегуня, сразу по освобождению от веревок осевший на землю, — Как не ведаю, он во сне мне все нашептывал… Да и все равно… Убейте скорей!
— Нет, милок, — покачал головой ведун, — ты, будь добр, наперед нам обо всем расскажешь, а уж сказнить тебя, иль нет — после решим, — Иггельд обернулся к воспитаннику, — значит так, Млад, вымой его, переодень, все, что на нем — сожги! А я покараулю, надеюсь, ты мне доверишь дозором походить?
Хуторок, как и положено любой деревеньке — большой иль малой, — стоял на пересечении реки и дороги. Ну, речка тут была махонькая, считай — ручеек, но напиться, да кое-как отмыть грязь да кровь — годился. Туда и отвел Бегуню Младояр, захватив чистую рубаху и порты. Княжич бегло осмотрел раздетого отрока — против ожидания — ни единой ранки. «Интересно — вот, одним из спины ремни режет, мучает, а других — нет. Чем это он так Бегуню возлюбил, этот Белый Ведун?».
Иггельд успел подобрать для Бегуни жеребца — дожидаться мужчин-хуторян не имело смысла. Не прошло и десятка минут, как тройка путников двинулась дальше. Ехали молча, ни ведун, ни княжич не о чем Бегуню не спрашивали, давая дозреть. Да и ловушек опасались. Иггельд то и дело притормаживал, едва замечал впереди хоть что-то необычное, нет, старик не шарахался от каждого кустика, но — опасался. К вечеру собрались тучи, воздух загустел, зашумели кроны деревьев.
— Может, у меня, Млад, хворь такая, когда кажется — бывал здесь уже, — хитро прищурился Иггельд, — но помнится, когда-то, в молодости, я уже ходил этими местами. И если свернуть от тропы влево — найдем избенку охотную…
Младояр сразу повернул налево, на едва приметное ответвление — если бы Иггельд не подсказал, и не заметил бы тропки. Память не подвела старика — не проехали и полуверсты — обнаружили подкосившийся домик. Дверь полуоткрыта. На небе уже грохотало, не смотря на густоту крон — что-то капало на головы. Скатившись на землю, Младояр встал слева от двери, Иггельд зашел осторожно справа, Бегуня, так и не понявший, кто он — пленник или все еще дружка в этом маленьком отряде, заглянул первым, повертел головой, левая рука махнула во тьме вверх-вниз, отрок сразу отпрянул, как учили. Но никаких ловушек заготовлено не было, войдя во внутрь, паренек убедился, что избушка пуста. Иггельд открыл дверь пошире, сунул голову, огляделся.
— Давно никто не захаживал, видать, один я про это место помню, — отметил старик, осмотрев пол, заросший мхами да лишайником, — чего-чего, а порхать, что бабочки, по воздуху белые ведуны еще не научились.
В сумке отыскалась свеча, ночь предстояла долгая — Бегуню так и распирало желание выложить все. Отроку казалось — расскажет, и чем-то станет легче…
— Я нипочем не могу вспомнить, как оказался у Белого Ведуна. Заснул дома, да, меня отпустили переночевать у матери, наш дом недалеко, всего-то пробежать чуток. Я как-то считал, мне — три дюжины дворов пройти от княжеских хором, а я-то верхом. Ничего не помню…
— Его мать тоже ничего не помнит, — кивнул Иггельд, — ревела, когда вспоминала — мол, заснула с сыном, он — на печи, сама — внизу, просыпается утром, пусто в доме, дверь нараспашку, одежка валяется, Бегуни — нет!
— Околдовали нас, — вздохнул Бегуня, — околдовали!
— Слово такое есть, чтобы спящему шепнуть? — спросил княжич лекаря.
— Слов-то много каких можно спящему нашептать, да зачем? Проще макового сока, высушенного, под нос покурить, а потом — делай, что хочешь. Бегуня-то молод совсем, только на тропу воинскую ступил, нет у отрока еще нюха на опасность. Бывалый воин просыпается, как бы ни устал за день, едва кто чужой на порог ступит. А лучше — до того…
— Стало быть, проспал я врага, — обречено кивнул отрок.
— Не бери на душу, молод ты пока. Придет время, и не тому выучишься, станешь воином знатным, никакая вражина к тебе и на сотню шагов не подберется, — попытался успокоить Бегуню старый вояка.
— Ничему я не выучусь, после того, что было — одна у меня дорога, в Навь!
— Может быть так, а может — и нет, — спокойно парировал Иггельд, — не во всем, что человек делает, его вина.
Молчание. Отрок сопел, силясь продолжить едва начатый рассказ, его не торопили.
— Если их одурманили маковым дымком, то отчего же запаха не осталось? — вдруг спохватился княжич.
— За такой вопрос розог не жалко, — рассердился Иггельд.
— Ах да, — смутился Младояр, — дверь нараспашку… Ветер запах вынес.
