слушающих и читающих его ускользает категорическое утверждение: 'Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: 'прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!' Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы; перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен... Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень... Ибо ты
Как видим, не человек защищает себя от 'ужасов в ночи', разбрызгивая вокруг святую воду и развешивая повсюду талисманы. Господь хранит того, кто полагает в Нем свою надежду. И сам этот псалом никого и ни от чего не защитит. Защита не в том, чтобы носить его в кармане, привязать к притолоке или обвязать вокруг талии[301]. Не псалом защищает, но Господь, - если человек верит в Бога как в Господа (то есть в то, что воля именно Божия, а не колдовская определяет ход событий в его жизни и господствует над нею), в Его защиту, в Его могущество (а не в могущество пояска, бумажки или своей молитвы-заклинания). Каково условие того, что Господь дает такую защиту? Просто вера человека в нее. 'Ибо ты
Так что приходится заметить, что увлеченность современных приходских пересудов и апокрифических изданий темой 'порчи' есть серьезное нарушение норм христианской жизни и веры. Это забвение Бога, который спасает не только от 'порчи', но и от малодушия (Избавь 'мя от малодушия и от бури' [Пс. 54, 9, церковнославянский перевод]). Те малые упоминания о 'порче', которые были в церковной традиции, все же не дают основания говорить об этом феномене с такой частотой, убежденностью и экзальтацией, как это имеет место в книгах типа: 'Сказание о житии блаженной старицы Матроны' или 'Богом данная'. Если во всем корпусе святоотеческих текстов находим лишь два, причем позднейших, кратких упоминания о 'порче' (да и то в частных письмах отцов, а не в публичных проповедях), - почему же сегодня целые книги посвящаются этой теме? В наследии святых отцов, за два тысячелетия составивших огромную библиотеку, лишь одна страничка посвящена этой теме. Святоотеческие тексты, призывающие не бояться колдунов и не придавать значения языческим игрищам, являются более древними, более авторитетными; наконец, они просто многочисленнее. Так почему же сегодня проповедь о 'порче' разрастается подобно флюсу?
Проповедники 'порчи' не осознают, что они провоцируют семейные и человеческие раздоры, внутриприходские конфликты ('всю-то благодать колдуны из нашего храма унесли!'). Они способствуют росту авторитета магии. Поверивший этим книжкам человек, прежде религиозно равнодушный, скажет: 'Раз уж христиане магию признают и ее боятся, - значит, и в самом деле 'там' что-то есть'. Не учитывают они и еще одного следствия своей проповеди. Ведь среди читателей этих брошюрок немало женщин с весьма неустойчивой психикой - и если они всерьез поверят в наведенную 'порчу', то их психическое здоровье окажется разрушенным. Как об этом писал акад. В. М. Бехтерев: 'При существовании религиозного внушения о возможности 'порчи' достаточно для предрасположенной личности уже самого незначительного повода, чтобы развилась болезнь. Если такая личность случайно взяла из рук подозреваемого в колдовстве лица какую-либо вещь или поела его хлеба, выпила воды или квасу из его рук или даже просто встретилась с ним по дороге, всего этого уже достаточно, чтобы болезнь развилась в полной степени'[302].
Но ни предостережения ученых, ни авторитет общецерковного предания ничего не значат для составителей апокрифов. Дело в том, что в апокрифических рассказах сквозит явное желание найти некую 'неофициальную' духовность.
Мало святынь в Москве? И не к мощам князя Даниила, не к Владимирской иконе, не к Иверской, не к кремлевским святителям, не к преподобному Сергию в Лавру надо ехать с молитвой, а на могилку к Матроне? Троицкая братия сетует, что в последние годы заметно меньше стало приезжать паломников к преподобному в дни его памяти... Не потому ли, в частности, что люди наслушались 'духовных советов' вроде Пелагииных: ''Есть такие люди, которые мечтают: Загорск! Загорск! А что - Загорск! Там колдунов полно. Где святыня, там и нечистая сила слетается! Кого там просто соблазняют, а кого и портят! Вот вам и Загорск!'.. Потом Полюшка еще рассказывала, что в Москве в Елоховском соборе служил такой-то священник, а ведь он колдун был! Так она его при всех обличила!'[303] .
Здесь мы видим, как почитание неканонических святынек вполне сознательно и систематично подрывает доверие к святыням древнейшим. Чаще же это делается менее осознанно, но итог выходит таким же: в сознании многих людей, воспитанных на книжках и рассказах вроде тех, что послужили предметом для этой главы, Причастие, исповедь и крещенская церковноосвященная вода не приносят столько пользы, как самосвятски наговоренная водица.
И Причастию найдены заменители. Вот как эта суррогатная обрядность выглядит по книге Анны Ильинской: 'Старец Феодосии привез чудесную воду из Иерусалима и благословлял ее пить духовным чадам. 'Это вода с Животворящего Креста, на котором Сам Спаситель был распят, - приговоривал он, - кто эту водичку пьет, в ад не годится'[304]. Итак, не литургический Хлеб Жизни спасает человека, а водичка старца Феодосия. Более того - не любовь Божия, не литургия, а кусочек коры мамврийского дуба оказывается хранителем Вселенной: 'У Антонины Порфирьевны хранился крест из древа мамврийского дуба с частицей Животворящего Креста... Батюшкины святыньки - опора миру, гибнущему в беззакониях'[305]. И опора эта находится только в Минеральных Водах...
Таинство Покаяния также обретает совершенно новое толкование, и - как это характерно для язычества - оно сводится к некоей магической 'технологии': 'Царица Небесная учила меня: 'Когда идешь на исповедь, покупай свечку. Общая исповедь будет. Когда идешь на разрешение грехов к батюшке, то свечу положи. На этой свече сгорают грехи. Ты ведь не знаешь, - может, свеча пойдет в алтарь. А люди свечи покупают на исповедь. Или ставят раньше. А когда подходят на разрешение грехов, то свеча уже сгорела. На чем же грехи будут сгорать? Так они и остаются''[306].
Еще более яркий пример подмены церковных Таинств самодельными святыньками обретается в книге о Матроне: 'Однажды приходит Верочка к матушке, а та сидит с поднятыми руками. Верочка спрашивает: 'Что с вами?' А матушка говорит: 'Вот, смотри, что нам с Митрофаном сделала хозяйка дома' - и показывает под обеими руками чирьи. Потом подозвала блаженного Митрофания и сказала: 'Покажи, что у тебя!' Он сдвинул брюки, а там кила[307] - опухоль с большой графин. Матушка говорит Верочке: 'Спаси нас, скорее поезжай на Немецкое кладбище и слей нам водички с Креста Господня' (на этом кладбище стоял чудотворный образ Спасителя - бронзовая статуя - с крестом в руке). Статуя находилась в центре кладбища, перед кирхой. Обратно Верочка вернулась уже поздно. Матушка говорит: 'Скорее, скорее мочите тряпочки и прикладывайте к нарывам мне и Митрофану''[308]. Что ж, интересный пример экуменизма...
Для меня же печальнее всего то, что даже в случае церковной канонизации Матроны я вряд ли смогу искренне ей молиться. Просто потому, что при упоминании этого имени у меня перед глазами так и будет стоять эта картинка: баба, демонстрирующая чирьи под мышкой, а рядом мужик, показывающий 'килу'.[309].. И не моя вина будет в этом, - а вина издателей такого рода текстов[310].
Но более всего в этой книжечке меня покоробил апокриф о святом Иоанне Кронштадтском. 'Накануне войны или в начале войны' чекисты захотели вскрыть гробницу отца Иоанна. Едва чекист 'прыгнул вниз на край гробницы, батюшка встал во весь рост в лиловато-голубой ризе, в полном облачении, как был похоронен, вытянул правую руку и внятно, грозно сказал: 'Нечестивцы! Потоплю город кровью и уморю голодом!' - и упал. Тот, кто прыгнул, был мертв, а эти двое тряслись от ужаса'[311]. Нечестивцы - составители и распространители подобных хул на святого! Как же вам не стыдно на совесть отца Иоанна навешивать сотни тысяч уморенных в блокаде и погибших на фронте?! Где ваши христианские убеждения? Неужели они совсем отмерли от увлечений 'порчами'?! Да разве за осквернение своей могилы святой будет мстить миллионам безвинных людей?!
