Когда Владимир Лефевр — фигура, конечно, гораздо меньшего масштаба, чем Ильенков, — говорит о космическом субъекте, речь идет об идеях примерно того же типа. Но к моменту, когда эти идеи стали так популярны (в пьесе Леонида Андреева один герой говорит: «Надо идти вперед, пока светит солнце. Оно погаснет? Тогда нужно зажечь новое»), к моменту, когда завороженность умов вторым законом термодинамики достигла максимума, вдруг оказалось, что второй закон термодинамики не так уж и действует.
По крайней мере, что для того чтобы он действовал, нужен некий источник, порождающий энтропию. То есть, помимо энтропии, нужен некий энтропизатор. Нужен тот, кто сотворяет хаос.
Если есть субъект, непрерывно наращивающий организацию, то есть субъект, который непрерывно наращивает дезорганизацию. И эти два субъекта находятся в непрерывной борьбе.
Некоторые ученые стали проводить некую параллель между темной энергией, темной материей и вот этим актом энтропизации всего и вся — то есть между Эросом и Танатосом, между духом жизни и духом смерти. Тем самым оказалось, что смерть не есть умаление жизни, а есть некая автономная целеполагающая система, которая привносит нечто в мир извне.
Вот такое представление о смерти, о хаосе как повреждении, порождаемом повредителем, очень созвучно теории о темной материи и темной энергии. У сегодняшних теоретиков есть немалый соблазн просто сказать, что это всё — одно и то же. Что то, что наблюдается как темная энергия и темная материя, вот оно на самом деле и порождает хаос. И оно атакует мир форм, стремясь эти формы поглотить, истребить, разрушить. И что такой же атакой, интервенцией чего-то чужого, иного в мир социальных форм является превращение социальной формы — мутация социального организма.
Речь идет о тех же самых мутациях. Источником мутагенеза является вот это «dark» — темное начало, в котором нет ничего от Вселенной, в которой формы образуются. Вот это «dark» и осуществляет мутацию, разрушение, превращение, диссипацию, смерть.
Если поставить это все в один ряд, то окажется, что подобного рода теоретические построения (которые, я вновь подчеркиваю, являются лишь продвинутыми исследованиями, а не фактом современной теоретической классики) будут очень созвучны древним религиозным представлениям.
С незапамятных времен существовали метафизики внутри религии. И здесь надо понять, что метафизика — это ядро религии, это не вся религия, если метафизика религиозная. Это ее ядро. Религия шире, чем метафизика.
Существовало ядро в очень разных религиях, которое прятало внутри себя некую сокровенную тайну, согласно которой Творец не всесилен — он лишь создает некий мир форм. Этот мир форм есть некий остров в океане чего-то другого. Это другое называется «Иное» или «Абсолют». И подлинным-то высочайшим субъектом является именно это «Иное» или «Абсолют», а вовсе не Творец, который, как говорили гностики, есть «мелкий демиург, создавший злой мир».
Мы можем проследить влияние подобных, не очень афишируемых метафизик во всех религиях: в православии, католицизме — в любых ветвях христианства, хоть в протестантизме; в исламе. Да, в общем- то, и в религиях Востока: в индуизме, в буддизме, как это ни странно кому-то кажется, — там тоже все это есть.
Вся эта религиозная метафизика держалась на так называемом принципе теодицеи — объяснении зла. Более графично назвать это оправданием зла. Но тут дело было даже не в оправдании, а именно в объяснении.
В этом смысле внутри каждой религии было три метафизики, если особенно речь идет о монотеистических религиях, где все создает Творец.
Одна метафизика, которую можно назвать либеральной, гласила, что источником зла является свобода воли. То есть благость Бога, который, делая человека свободным, создает возможность его «уклонения ко злу». Эта метафизика в сознании людей прежних веков — XVIII, XVII, XVI, тем более еще более ранних — занимала 99% всей метафизической территории. Оставшийся 1% занимала гностическая метафизика, которая гласила, что дело не в том, что Богу нужно создать возможность для человека уклониться ко злу и поэтому Он во благости Своей допускает зло. Она говорила: «Нет, просто сам этот бог — это жалкий демиург, который чего-то такое насоздавал, а оно злое по своей сути. Злое именно потому, что он эти формы создал. (Это называется „вампиризм форм“). Он создал вампиров в виде этих форм. И они терзают мир, делают его несправедливым, жестоким и так далее».
Когда я говорю: «1%», — я не вполне точен, потому что на самом деле надо говорить «0,99%». Потому что 0,01% занимал еще один тип метафизики — по сути, почти симметричный гностическому. Согласно этой метафизике (существовавшей исторически, а не выдуманной в качестве какого-то новодела, в качестве фэнтези), Творец создал некое ограниченное творение. Да, вокруг него есть Предвечная Тьма. Да, она грозит поглотить творение, но это не значит, что надо поклоняться Предвечной Тьме, Творец все равно благ в том, что он это создал. Его мир есть благой мир. Это своего рода остров, который надо охранять и который все время может быть сокрушен кипящими валами Предвечной Тьмы, которая бьет в этот остров, как океан бьет в скалы.
В XX веке что-то случилось с оптимистической метафизикой, метафизикой, согласно которой зло есть благо, ибо оно сотворено благим Творцом во имя свободы воли и свободы уклонения ко злу человека. Эта метафизика оказалась подорвана. И никто до конца не может сказать, как именно она была подорвана.
Называют это «теодицея после Освенцима». Вдруг оказалось, что зло может больше; что оно обладает собственной креативной силой; что говорить о том, что хозяином зла является всего лишь какой- то падший ангел, то есть тварь, вторичная по отношению к Богу, «обезьяна Господа Бога», что фактически Богом помыслено это зло, — так говорить уже нельзя. То есть до сих пор большинство теологов так и говорит. Но просто в этом разговоре появились какие-то неуверенные, унылые обертона. Люди вроде продолжают это утверждать и уже не верят в это.
И вот, когда схлынула эта теодицея свободы воли и соответствующая метафизика, которую мы можем назвать либеральной в каком-то особом смысле слова (подлинный либерализм всегда основан на культе свободы, здесь речь идет о предельной свободе — свободе воли), — когда это все схлынуло, вдруг оказалось, что метафизик-то две: гностическая и та, согласно которой мир благ и творение носит благой характер, но оно постоянно атакуется какой-то могучей предвечной силой.
Теологи здесь все время ссылаются на Книгу Бытия: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною». Знатоки древних языков и религиозных текстов утверждают, что «тьма над бездною» — это тьма предвечная, нетварная. Вот есть некое нетварное, могучее начало, которое и сотрясает мир фундаментальным злом. Есть у этого зла хозяйка — это Тьма Предвечная.
Но, как говорит эта третья метафизика — не гностическая, а антигностическая, вся миссия человека и человечества в том, чтобы вместе с Творцом отстаивать остров блага от океана тьмы.
В этом смысле гностическую метафизику можно назвать черной, ибо она поклоняется тьме как Абсолюту, Высшему, тому, что должно спасти от проявления.
А метафизику, которая отстаивает благое творение, признавая при этом, что оно есть лишь остров, сокрушаемый волнами Предвечной Тьмы, надо назвать красной. Или хилиастической.
Вот эти две метафизики вдруг обнажились в XX веке на фоне какой-то уязвленности сердца человеческого фактом масштабности зла, несводимости этого зла лишь к помыслу о свободе воли. Политически именно эти две метафизики, гностическая и хилиастическая, оформились в виде двух идеологем: фашизма и коммунизма. Оформившись же подобным образом, они столкнулись на полях России и на полях Второй мировой войны в целом в виде двух полярных, сосредоточенных, мобилизованных вер.
И если бы внутри коммунистической идеологии не было этой красной веры — хилиастической, то не сокрушила бы она «фашистскую силу темную». Она ее потому и сокрушила, что была к этому метафизически предрасположена.
Мне скажут, что коммунизм является светским учением. И что в этом виде нельзя говорить о метафизике. А кто сказал, что светский человек лишен метафизики? Это, может быть, и есть самый фундаментальный вопрос современного мира. Обязательно ли светский человек является человеком, у которого нет метафизики?
Да, Модерн предполагал, что именно таковым будет светский человек, хотя мы видим, что уже в основе того, что закладывалось в Модерне, была какая-то сумасшедшая вера в счастье, разрывающая сердце Сен-Жюста и других.
