— Ну, как правило, наши пациенты привыкают к трезвому образу жизни и становятся нормальными людьми. Они могут выпить там, скажем, на праздник или по случаю, но всегда в меру.
— Это хорошо, а то знаете, когда совсем не пьёт — даже скучно, одна же не будешь… — стыдливо хихикнула Долли.
— Это точно! Ну, если у вас больше нет вопросов…
— Нет.
— Тогда давайте прощаться, у нас сейчас начнут пациенты приходить на сеанс.
— Ой! А нельзя ли посмотреть? А?
Лидия Вениаминовна укоряюще посмотрела на Дарью.
— Нет, у нас даже родственники на сеанс не допускаются. Вы поймите: осуществляется направленное воздействие на определённые участки головного мозга. Это очень тонкий и сложный процесс. Врач и пациент должны быть один на один.
— Да-да, я поняла, извините, пожалуйста… До свидания. — Долли снова принялась приводить Стиву в вертикальное положение. Огромным усилием ей удалось поднять его и фактически вынести из помещения Института. — До свидания! — прокричала она уже из коридора.
Ответа не последовало.
Знающие бога
Аня Каренина сидела в своём инвалидном кресле возле окна и думала о том, что произошло с ней за эти два последних месяца.
Маленький домик возле железнодорожной насыпи, бывшая сторожка рабочих, следивших за состоянием рельсов и шпал. Каренина находилась здесь уже четыре дня. Если бы кто-то всего два месяца назад сказал Ане, что она вскорости окажется парализованным членом одной из самых многочисленных христианских общин, — Каренина бы рассмеялась и назвала пророка тупым уродом. Однако вот прошло лето — и Аня сидит в инвалидном кресле в маленьком домике возле железнодорожной насыпи, который принадлежит сектантам, или «истинным христианам», как они сами себя называют.
Вронский, Максим, группа, смерть матери… Все эти события были в её памяти яркими, отчётливыми, но вместе с тем совершенно нереальными. Словно она посмотрела какой-то фильм или спектакль. Как будто её самой не было во всём этом.
Из гостиницы её забрала «Скорая», по телефону девицы сказали диспетчеру, что у них парализованная, но так и не смогли толком объяснить, в чём, собственно, дело. Уже по дороге в больницу врачи поняли, что их пациентка нуждается в срочной психиатрической помощи, так как Аня беспрестанно вопила, а повреждений у неё никаких не было. Каренину повезли прямиком в психиатрическую больницу. Через несколько дней пришёл пьяный Стива и заявил, что домой Аня может не возвращаться.
— Ты маму убила! Сука! — Облонский так вопил, что его тоже чуть было не попросили остаться в лечебном учреждении подольше.
Дальше было хорошо. Каренина спала. Почти всё время спала. Ей ставили капельницы в ногу, от которых оставались большие шишки под кожей, которые затем медленно расходились. Перед завтраком, обедом и ужином медсестра выкладывала на своём столе причудливую мозаику из пузырьков и крышечек, под каждой была бумажка с фамилией и словами «до» и «после». Ане очень нравилось находить бумажку со своей фамилией. Обычно ей клали одну жёлтую таблетку, одну бело-голубую капсулу и две белых таблетки. После них Каренина спала. Самым неприятным были уколы перед сном. Каждые вторник и четверг с ней говорил психиатр, расспрашивал об Анином детстве, о её отношениях с родителями. Единственным вопросом, ответа на который врач так и не услышал, — это что, собственно, произошло тем вечером в гостинице. Каренина тут же начинала рыдать и кричать про ноги, приходилось делать ей внеочередной укол и укладывать спать. С другой стороны, Аня ощущала, что психиатру тоже не слишком уж хочется знать, что случилось, ему, по всей видимости, вообще не хотелось никого видеть и слышать.
В психиатрической больнице Каренина познакомилась с девушкой по имени Ира, которая легла в больницу с попыткой демонстративного суицида, когда её мать явилась в общину «истинных христиан» забирать дочь домой. Ира попыталась вскрыть себе вены одноразовым пластиковым станком для бритья. Но основной причиной было не это, а то, что Ира, попав к «истинным христианам», утверждала, что она сирота, избрана и будет жить вечно.
Странно, но теперь Аня считала себя виновной в смерти матери, и известие относительно того, что Стива не пустит её домой, Каренину не сильно пугало, она и сама не стремилась туда вернуться. Часто думала — что, если бы можно было вернуть тот злополучный день, когда она нашла этот чёртов ящик с вибратором! Да что там этот день — если бы можно было всю жизнь начать и прожить заново! Где-нибудь в другом месте… С другой семьёй и в другой стране. Когда Ира сказала, что община готова принять Аню к себе жить, Каренина сразу согласилась, потому что идти ей было вроде как некуда. А потом случилось самое страшное — Каренина-младшая узнала, что беременна.
Когда ей показали экспресс-тест, Аня физически ощутила, как от её неподвижных ног по всему телу распространяется обледенение. А потом тихо заплакала. И как ни странно — эти слёзы принесли ей облегчение, напряжение плавно и медленно вытекало струйками без всяких там усилий гортани, рыданий — Каренина просто плакала, по её щекам ровными медленными ручейками текли прозрачные слёзы, текли и текли. День, два, три…
Вся община уже знала её историю и проявляла странное фанатичное сочувствие. Несмотря на это, Ане казалось, что от неё скрывают нечто важное, истинную причину этого сочувствия. Странные собрания за закрытыми дверьми, на которые её не приглашают, непонятное, подчёркнуто вежливое обхождение чужих, совершенно не знакомых ей людей, многие из которых иностранцы. Вначале Каренина подумала, что ну вот такие они уж добрые христиане… А потом увидела, что ей стелют отдельно от всех, в самой дальней комнате, хотя община переполнена и сектанты спят на двухэтажных кроватях, поставленных впритык друг к другу везде, где это только возможно. Аня также заметила, что еду ей готовят хоть и ту же самую, что остальным, но в отдельной кастрюльке и никогда не наливают ей кипяток из общего чайника. Хоть община жила и небогато, но для Ани завели чайные пакетики и одноразовую посуду. В общем, у Карениной вскоре появилось ощущение, что к ней если и относятся по-особому, то только разве что как к прокажённой.
Каждый день Ира возила Аню гулять вдоль железнодорожной насыпи. Ира катила каренинское инвалидное кресло вдоль бесконечных, убегающих куда-то, оставляя после себя металлический след, путей.
— Знаешь ли ты Бога? — постоянно спрашивала Ира у Ани.
— Не знаю… — Аня мрачно смотрела на рельсы и думала: как жаль, что она не может рвануться под колёса первой же электрички, что проедет мимо них. Сознание собственной беременности её ужасало, казалось, где-то внутри неё навечно поселился Каренин. И она заплакала. Все её ощущения сводились к одной тотальной беспомощности. Она ничего сама не может — даже чтобы сходить в туалет, ей нужна посторонняя помощь!
— Бог — это личность! Он отдал за тебя жизнь, ты должна понять, какую он совершил жертву и как он любит людей, раз готов был умереть за них всех! Хочешь, я расскажу тебе, как я пришла к Богу?
— Расскажи.
Аня за четыре дня уже устала слушать одну и ту же историю от всех общинников. Мол, были мы все наркоманами (как вариант: проститутками) и жизнь наша не имели ни фига никакого смысла, а потом пришёл к нам кто-то из «истинных христиан» и стал свидетельствовать о Боге. Ну, мы сначала подумали, что за идиот такой? А потом как-то ночью, после очередной дозы/очередной беспорядочной половой связи, вдруг как осознали!!! Вдруг как торкнуло! Да так, что всю ночь валялись на полу, рвали на себе волосы, каялись. Поняли, что предали Христа, который умер за нас. «Меня Иисус торкает сильнее, чем героин», — признался Ане один из общинников. «Я когда молюсь, меня так конкретно приходует…»
— Я, знаешь, была такой мажорной девушкой. Родители купили мне квартиру в Питере, устроили в престижный институт. Ну, понятное дело, начались всякие там модные тусовки, наркотики, клубы. С родителями поругалась. Была у нас такая мода «богатых лохов разводить», это кто больше денег с мужиков
