компанию своему барону.
Кое-кто из солдат Меары отсалютовал своему принцу, когда его проводили мимо них, но большинство уже сосредоточилось на тех офицерах, что остались стоять перед королем Келсоном. Повинуясь подталкивавшим их стражам, офицеры боязливо подошли поближе к королевскому шатру и опустились на колени, прямо в пыль.
— Теперь, — сказал Келсон, снова садясь, — что делать с вами? — Его серые глаза Халдейнов внимательно осмотрели меарских военачальников. — Все знают, что нельзя наказать подчиненного за то, что он выполнял приказы того, кто старше его по званию. Но, с другой стороны, я не могу оставить без внимания те крайности в поведении солдат, которые поощрялись некоторыми из вас, а вы действительно допускали многое, что выходило далеко за рамки приказов. Вы уничтожали народ своей собственной страны — совсем не захватчиков. Убийства и насилие, совершенные по вашему ведому и с вашего одобрения, а иной раз и при вашем участии, непростительны.
— Умоляю вас, милорд король! — воскликнул один из коленопреклоненных людей. — Ведь не все же мы поступали так! Ради любви Господней, проявите милосердие!
— Милосердие? Хорошо. Я проявлю по отношению к вам куда больше милосердия, чем вы проявляли по отношению к своим жертвам, — ответил Келсон, и лицо его было при этом суровым и неподвижным. — Однако я должен также справедливо отмерить наказание, чтобы свершилось подлинное правосудие. К несчастью, у меня нет ни времени, ни склонности к тому, чтобы в точности определять меру виновности каждого из вас. Да даже если бы я и занялся этим, сомневаюсь, чтобы среди вас нашелся хоть один, кто мог бы заявить о своей невинности.
Офицеры слушали короля молча, и ни один из них не издал ни звука, когда король после небольшой паузы продолжил свою речь.
— Поэтому я намерен применить сейчас древнюю форму правосудия: мы просто казним каждого десятого. Один из десяти будет повешен. Значит, таковых будет четыре, и они будут избраны по жребию. Остальные получат по двадцать ударов кнутом и будут оставлены на милость городских жителей, оставшихся здесь, в Талакаре… со следующим исключением…
Он позволил своим глазам пройтись по замершим, ошеломленным лицам, осознавая, что Морган не слишком доволен приговором, который он только что произнес, но не особо беспокоясь из-за этого.
— …Кроме тех четырех, что осуждены на повешение, — продолжил Келсон, — я дарую полное помилование любому из вас, если он поклянется мне в абсолютной и неколебимой верности отныне и навсегда… и уж поверьте, я узнаю, если клятва окажется ложной.
Волна ужаса прокатилась по пленникам, поскольку в некоторых из них последнее заявление короля пробудило страхи куда более глубокие, нежели простой страх смерти. Человек в черной одежде, сидевший рядом с королем, был Дерини, и он умел читать в умах людей, все это знали… да и сам король, по слухам, также не был лишен подобной силы.
Даже Морган вынужден был признать, что последняя часть приговора Келсона была просто великолепна. Он и сам не сумел бы изобрести более утонченного решения. Это было блестяще: подвергнуть помилованных моральному суду, и при этом так отчетливо подчеркнуть могущество короля.
Однако способ, которым предполагалось выбрать четверых для казни, его все же беспокоил. И поскольку он не смог пробиться сквозь защиту Келсона, чтобы установить причины выбора именно такого порядка, он просто физически придвинулся поближе к креслу Келсона, и как бы случайно прикрыл лицо рукой, чтобы не сводившие с них глаз пленники не видели его губ.
— Мой принц, — едва слышно заговорил он, — я не сомневаюсь в твоем праве вынести подобный приговор, но не случится ли так, что в паутине твоего правосудия запутаются невинные люди, если ты станешь выбирать тех, кто будет казнен, по жребию?
Келсон опустил глаза, и Морган почувствовал, как по поверхности его твердых, как алмаз, внутренних защит пробежали волны упрямого сопротивления.
— Что, и ты тоже собираешься спорить со мной? — тихо, но резко откликнулся король. — Ты слышал, что я сказал. Ты что, собираешься читать мысли всех сорока? Или ты считаешь, что это я должен просмотреть их память, чтобы определить степень вины каждого? Ты действительно хочешь заставить меня вот так, в открытую, применять мои силы, — ради вот этих сорока болванов?
Он гневно вздернул подбородок, указывая на пленников. Морган покачал головой.
— Разумеется, нет, сир, — умиротворяющим тоном произнес он. — Но ты мог бы позволить
Келсон нахмурился, но потом наконец кивнул, хотя и неохотно.
— Ладно, пусть будет так, — проворчал он. — Только ты уж поторопись.
— Благодарю, сир. И уж поверь, мне все это нравится даже меньше, чем тебе. Могу я воспользоваться твоим шатром?
— Делай что хочешь, — бросил Келсон, вставая и глядя на противоположную сторону поляны, где на ветвях дерева, превращенного в виселицу, покачивались на веревках теперь уже два тела. Морган и Эван тоже поднялись. — Я намерен немного прогуляться. Когда я вернусь, я хочу видеть на том дереве еще четверых.
Морган никогда еще не видел Келсона в таком кровожадном настроении, но он лучше всех прочих знал, можно ли в данный момент нажимать на короля, или нет. И когда Келсон ушел, широко шагая, а Эван отправился в свою палатку, герцог Дерини вздохнул и устало осмотрел все еще коленопреклоненных пленников.
Конечно, они его боялись. Моргану незачем было применять свои особые силы, чтобы увидеть в человеке страх. Они представления не имели, что произошло между герцогом и Келсоном; им ясно было только одно — король предоставил Дерини выбирать из них тех четверых, которые должны умереть. Да уж, Морган представлял, что мог наговорить о нем этим людям Лорис.
И к тому же некоторые из солдат, охранявших пленников, выглядели ничуть не более счастливыми от того, что им придется иметь дело со скрытыми силами Дерини; поэтому Морган выбрал себе в помощь двух разведчиков, которые гораздо легче приспосабливались к тем методам, которые использовали в своей работе Дерини.
— Джемет, Киркон, вам придется немножко мне помочь. Зайдите-ка в шатер, прошу вас.
Двое названных повиновались, удивившись тому, что герцог призвал их, но не испугавшись; а Морган, засунув большие пальцы за поясной ремень, обернулся, чтобы еще раз осмотреть пленных. Он собирался до начала исследования сказать им несколько слов, чтобы в немалой степени пригасить их страхи и направить мысли пленников в более положительном направлении.
— Итак, вы все отлично знаете, кто я, — сказал он, и голос его звучал строго, но в нем не слышалось никакой угрозы. — Я намерен поговорить наедине с каждым из вас. Пока вы ждете своей очереди, я предлагаю вам как следует подумать о том, кто именно из вас, какие четверо, наиболее заслуживают смерти за свои дела, — и я намерен спросить вас об этом, и можете не сомневаться — я узнаю, кто из вас лжет. Это самый честный из известных мне способов осуществить правосудие — хотя я уверен, что его величество абсолютно прав в том, что куда больше, чем четверо из вас, заслуживают того, чтобы их повесили. Ну, пожалуй, вот ты пойдешь первым, — закончил он, указывая на крупного, дородного седеющего человека из второго ряда, который даже с такого расстояния выглядел правдивым и простым мужиком, и поманил его пальцем. — Стража, поставьте его на ноги.
Офицер, избранный Морганом, побелел, как полотно, когда двое копьеносцев Халдейна подошли к нему; он дрожал от страха и даже не пытался сопротивляться, когда копьеносцы подхватили его под руки.
— Боже милостивый! — задыхаясь, прошептал он. — Только не я! Я уж точно не хуже всех… прошу вас, милорд…
— Отлично. Идем, расскажешь мне, кто творил зло больше других. Стража, я думаю, он и сам дойдет до шатра. А когда он выйдет, следующий должен быть уже наготове.
Морган даже не потрудился оглянуться, чтобы проверить, идет ли следом за ним несчастный; он
