Рад снова помолчал. Ну не рассказывать же было ей о тех восьми часах с «калашниковыми» у бока и усатой армянке нотариусе под дверью.
– И не давал, а все равно, – ответил он в конце концов.
– Непонятно ты говоришь. – В голосе Жени-Джени опять прозвучало недовольство обиды. Она то и дело обижалась на него.
– Ну как поняла, так и поняла. Не имеет значения, – свернул Рад разговор.
Вот это было уже грубовато, но теперь Женю-Джени в его ответе ничего не задело.
– Нравится, как ты ведешь, – похвалила она его. Что было, скорее всего, чем-то вроде светской вежливости. Рад полагал, что водит он совершенно обычно.
– Как умеем, – ответил он.
– Нет, правда, – подтвердила Женя-Джени. – Так твердо. Так надежно.
– Как умеем, – повторил Рад.
Площадь перед монастырем, выдержавшим осаду поляков в далеком 1612 году, была пустынна, гнавший поземку ветер хозяйничал на ее просторе с наглостью братьев-славян, жаждущих присоединения азиатской Московии к свету и блеску просвещенной Европы. Только в воротах монастырской стены Рад и Женя-Джени столкнулись с группой бородатых мужчин, обвешанных сумками и рюкзаками, внавал набитыми книгами – так, что те не давали застегнуться молниям и неопрятно торчали наружу углами и корешками переплетов. Были это, однако, не монахи, какой-то другой народ. В одежде их была та же неопрятность, что в виде их сумок, и шли они шумно, не сторонясь, никого не замечая вокруг, – Рад и Женя-Джени, можно сказать, в самом деле столкнулись с ними. Жиды, масоны, демократы, Россия, на фонарь, за яйца, вобрало в себя на несколько мгновений Рада и Женю-Джени облако горячего разговора, что шел между мужчинами.
Еще несколько мгновений, как вынырнули из этого облака, Рад с Женей-Джени шли молча. Словно нужно было остыть от того жара, которым облако опахнуло их.
А ты не еврей? – спросила потом Женя-Джени.
Рад посмотрел на нее с удивлением. Вот уж чего он не ожидал от Жени-Джени, так озабоченности этим вопросом.
– Нет, только масон, – сказал он.
– Нет, я серьезно.
– И я серьезно, – ответил Рад.
– Понятно: не еврей, – удовлетворенно заключила Женя-Джени. – Очень хорошо.
Она произнесла это так, что Рад невольно почувствовал укол уязвленности.
– Чем же это? – спросил он.
– Значит, я не выйду за тебя замуж.
– Конечно, нет, – сказал Рад. – Я тебя разве звал? Теперь посмотрела на него Женя-Джени. Во взгляде ее серых глаз была пугающая упорная серьезность.
– Мне не нужно, чтоб меня звали. Я, кого нужно, сама позову.
– А при чем здесь еврей, не еврей?
– Потому что я выйду замуж только за еврея.
Рад снова покосился на Женю-Джени. Чудный шел у них разговор в центре русского православия.
– Так ты сама еврейка? – догадался он.
– Нет, я не еврейка, – сказала Женя-Джени. – Не полукровка, никто. Просто, если еврей изменит, то сделает это так, что ты об этом даже не догадаешься.
– И что? – вопросил Рад. – Это для тебя так важно? Пусть изменяет, но чтоб не знать?
– Все равно все мужчины полигамны. – Взгляд Жени-Джени был так же пугающе серьезен. – А чего не знаешь – того нет. Кроме того, евреи умеют делать деньги. Я не права?
– Есть и русские, которые умеют делать деньги, – сказал Рад.
– Но у еврея – это наверняка.
Рад услышал в себе то раздражение, которое уже знал по вчерашнему дню, когда сидели с нею у барной стойки и она восхищалась тем наследником обэриутов.
– Я русский, русский, – сказал он. – Все, вопрос исчерпан.
Они уже вышли к центральной площади лавры. Внутри монастырских стен было так же пустынно, как перед ними. За всю дорогу до площади на глаза им попались только несколько человек: старая колодистая женщина в большом черном платке шла под руку с молодой, терпеливо-устало помогающей ей преодолевать путь к намеченной цели, пожилой пухлотелый монах в короткой дубленой куртке поверх рясы, выставив вперед ухо, беседовал с мирянином – молодым жидкобородым, худым человеком в продуваемом, легком пальтишке, подгоняемые морозом, прижимая к груди обеими руками по толстой книге, пролетели куда-то один за другим быстрым шагом трое семинаристов.
Женя-Джени остановилась посередине площади и, поворачиваясь направо, налево, принялась созерцать окружающую застройку.
– Давно я здесь не была, – произнесла она наконец.
– Да, со школы, – подтвердил Рад.
– Откуда ты знаешь? – удивилась она.
– Би-би-си из Лондона передало, – сказал Рад.
– А, я же сама об этом и говорила, – вспомнила Женя-Джени.
– Ну да, ты сказала, а Би-би-си передало. – Раду все так же проще всего было разговаривать с нею, дурачась и насмешничая.
В Троице-Сергиевском соборе, мгновенно сносившем сознание своей приземистостью и лаконичностью линий в эпоху золотоордынской Руси, шла служба. Здесь, внутри, в отличие от улицы, было довольно людно. Но не толпа, вполне свободно, и Рад с Женей-Джени под гудение служившего священника и речитативное пение хора, вдыхая сладковатый запах ладана, обошли всю церковь, поднялись к раке с мощами основателя обители, шестьсот с лишним лет назад вдохновившего княжескую дружину на битву с золотоордынским войском, и постояли над ней. Подумав немного, Рад перекрестился. Кажется, он делал это впервые с той детской дошкольной поры, когда матери отца еще удавалось время от времени водить его в церковь. Периферическим зрением Рад увидел, что Женя-Джени повторила его движения.
– Ты крещеный? – спросила она, когда они отошли от раки.
– Крещеный, – неохотно отозвался Рад. – Ты, я понимаю, тоже?
– Нет, я нет, – сказала Женя-Джени. – У меня отец был большим партийным начальником.
– Чего же ты крестилась?
– А не надо подсматривать, – ответила Женя-Джени.
Раду казалось, она ждет от него новых вопросов, чтобы продолжить разговор, но он больше не стал ее ни о чем спрашивать.
Она вернулась к этому разговору, когда они стояли около ротонды, сооруженной на том месте, где, по преданию, в дни осады монастыря чудесным образом забил родник.
– Ты веришь в такое? – спросила его Женя-Джени. Рад пожал плечами.
– Если не верить, значит, обвинять людей во лжи.
– Но и верить трудно, да?
– Согласен. – Рад кивнул. Ему неожиданно понравилось, как Женя-Джени развила его ответ. И захотелось подхватить ее мысль. – Вера ведь, в принципе, – сказал он, – основывается на знании. Но знание, в свою очередь, тоже требует веры. Вроде бы парадокс? Ничего подобного. Вот они, люди, что сидели здесь в осаде, видели этот родник, пользовались им, он их спас. Осада закончилась – родник иссяк. Скажи им, что родника не было, – они поверят? Нет, они будут верить своему знанию. Но мы, не видевшие родника, этого знания лишены. Отсюда наши сомнения. Единственный способ развеять их – вера. Мы должны верить тем людям, нашим предкам. Поверим – обретем знание. Укрепимся в сомнении – утратим веру.
– Иначе говоря, для веры в Бога нужны чудеса. Так? – спросила Женя-Джени.
Она очень точно сформулировала суть его слов. Хотя именно этого слова – «чудо» – он ни разу не произнес.
– Чудо нужно суметь увидеть. Постичь его. – Нереализованная мечта стоять на кафедре с аспидом доски за спиной, рассказывать многоглазой аудитории перед собой о таинстве математического выражения мира
