должен был думать? И был ли он вообще еще жив?
27 августа по Лингену пронесся слух, что лагерь освобождается. Местные жители, привыкшие, что немцы щедро расстаются со своими кронами в обмен на их продукты, встретили это известие с большим сожалением. Сами же арестанты ликовали. Они паковали свои вещи, особо тщательно вытрясали кровати и убирали территорию, чтобы оставить после себя идеальный порядок. Правда, уже к вечеру ликование сменилось недоумением — их всего-навсего переводили в другой лагерь — на материке. Особого беспокойства это не вызвало — легкие домики Лингена действительно не были приспособлены к холодам, к тому же вслед за прекрасным летом синоптики обещали раннюю и дождливую осень.
— Когда же нас отправят на родину? — маялся Очкарик.
— Выходит — не скоро, — сделал неутешительный вывод Алекс. — Если бы речь шла об одном месяце, мы и здесь бы прекрасно перекантовались.
Ранним утром следующего дня арестанты с оркестром покинули Линген, с которым у большинства из них были связаны только приятные воспоминания. Они совершили пеший пятнадцатикилометровый марш на юго-запад до Бургсвика, где их так же под звуки собственного оркестра погрузили на большое судно. По каютам не распределяли, так как плыть было недалеко, а дни стояли солнечные и теплые. Но только к полуночи теплоход пришвартовался у причала портового городка Ахус. Там все пятьсот человек тут же погрузились на двадцать уже ожидавших их грузовиков и через полчаса были доставлены в новый лагерь.
Что сразу неприятно поразило, так это наличие вокруг территории колючей проволоки. Она лежала длинными спутанными спиралями на земле, крепясь через каждые десять метров к высоким столбам. Сверху к столбам были прибиты наклонные бруски, обращенные внутрь территории, между которыми на высоте до двух с половиной метров была также густо натянута проволока. Когда интернированных стали распределять по баракам, они узнали, что в ближайшие дни сюда должны прибыть еще триста их соотечественников из других мест.
Лагерь носил название расположенного поблизости городка Ринкабю [11]. Кто-то из местных разъяснил, что на старошведском это означает «деревня победителей». Он был построен в тридцатом году для размещения летной части. Совсем рядом находилось большое живописное озеро, летное поле, а ближайшим крупным городом был Кристинстад — тот самый, в котором некая фру Рут была замужем за полицмейстером. По свежему виду недавно врытых столбов было ясно, что переоборудование военного лагеря Ринкабю в арестантский завершили лишь несколько дней назад.
Еще одним неприятным новшеством оказалось отсутствие в Ринкабю радиоприемников. Газеты, правда, можно было раздобыть, но исключительно шведские и только те, в которых не содержалось политических новостей. Однако первые негативные впечатления в течение нескольких последующих дней сгладились. Погода стояла хорошая, охрана ничем не отличалась от той, что служила на Готланде, и была настроена по отношению к немцам также вполне миролюбиво. И хотя в количественном отношении число солдат охраны было в сравнении с Лингеном, по крайней мере, утроено, интернированных довольно свободно выпускали за проволоку. Им говорили, что с союзниками ведутся переговоры и что скоро какие-то формальности будут окончательно утрясены и их всех отправят домой.
Незаметно прошел сентябрь, а за ним и октябрь. С работой здесь было похуже, и время в основном убивалось организацией боксерских турниров и футбольных матчей между немцами и солдатами местного гарнизона. Осматривая окрестности, Алекс отметил, что в Швеции, оказывается, полно просторных ровных полян, на которых можно без труда посадить самолет, и что в свое время он зря беспокоился. В Ринкабю Алексу, как младшему офицеру, было поручено руководить одним из отрядов (которые немцы по привычке называли ротами) из восьмидесяти двух нижних чинов. Руководство это сводилось к поддержанию во вверенном подразделении дисциплины и опрятного вида личного состава, а также к вопросам организационного характера, и его — это руководство — нельзя было назвать обременительным, особенно если учесть, что в помощниках у Шеллена имелся бойкий гауптфельдфебель. Жить Алекс предпочел не в офицерском бараке, а в общем помещении вместе с солдатами своей роты. Во-первых, здесь ему было веселее, да и Вилли Гроппнер находился тут же, на первом этаже их двухярусной койки. Во-вторых, как офицер, здесь он всегда мог держать дистанцию между собой и нижними чинами, по-прежнему необходимую ему, чтобы не попасть в доверительном разговоре пальцем в небо.
Несколько раз они с Гроппнером и еще несколькими любителями природы отпрашивались под честное слово в лес по грибы и ягоды. Однажды на обратном пути Шеллен подобрал обрывок газеты на английском языке и сунул к себе в карман. Взобравшись вечером на свою кровать, он принялся обстоятельно изучать этот обрывок.
В одном месте он натолкнулся на кусочек небольшой заметки о Швеции. Речь шла о каком-то обсуждении в риксдаге, но Алекс так и не смог понять, о чем именно. Его только удивили слова министра иностранных дел Остена Ундена, который в ответ на упреки некоего деятеля церкви сказал, что «… Советский Союз — правовое государство, и он не видит никаких препятствий удовлетворить его просьбу…». Что бы это значило, ломал голову Алекс. О какой просьбе шла речь? Он стал сопоставлять некоторые факты: усиленная охрана, информационная блокада… Постепенно до него начала доходить страшная догадка — уж не собираются ли их выдать русским?
Воскресным утром 9 ноября всех немецких офицеров лагеря пригласил к себе генерал-лейтенант Ангело Мюллер, являвшийся официальным представителем всех интернированных немцев, включая содержавшихся в трех остальных шведских лагерях: Бакамо, Раннеслэт и Груннебо. Он жил в отдельном домике недалеко от караульного барака. Генерал напомнил офицерам о сегодняшней двойной дате — дне окончания Великой войны и годовщине Мюнхенского восстания национал-социалистов и попросил обеспечить порядок в подшефных подразделениях, не допуская никаких митингов или провокаций со стороны реваншистов и кого бы то ни было вообще. Когда все расходились, он попросил Шеллена остаться.
— Завтра в десять ноль-ноль вам надлежит быть на КПП, — сказал Мюллер.
— Слушаюсь, господин генерал.
— Рекомендую быть чисто выбритым… впрочем, ваша бородка вам идет. Вы всегда опрятно одеты, фон Плауен, не пойму только, почему вы никогда не носите наград?
«Потому что они чужие», — тут же мысленно ответил Алекс, но вслух произнес:
— На шведской штормовке? Фюрер бы не одобрил.
— Бросьте вы о фюрере. И потом, я знаю, что у вас есть вполне приличный мундир. Надеюсь, вы не из тех, кто теперь стыдится своих орденов?
— Ну что вы, господин генерал. Ведь это единственное, что у нас есть. Две последние войны как раз ничего, кроме орденов, нам не принесли.
— Перестаньте дерзить, черт бы вас побрал! — вскипел генерал. — Нервные все какие стали. Как бы вас скоро не лишили и этой привилегии. Я имею в виду возможность носить свои награды.
— Так, значит, — это правда? — глядя в упор в желтоватые, пронизанные красными жилками глаза пожилого генерала, спросил Шеллен.
— Что правда?
— То, что нас выдают русским?
— С чего вы взяли? Не говорите ерунды!
— Дней десять назад я прочел об этом в английской газете.
Генерал нахмурился и с минуту молча смотрел на стоявшего перед ним молодого человека с короткой черной бородкой, в оливково-песочной штормовке и просторных парусиновых штанах, похожего скорее на скандинавского моряка, нежели на летчика люфтваффе. Затем генерал подошел к двери, выглянул наружу, после чего плотно ее прикрыл.
— Ну-ка, садись, — указал Мюллер на стул. — Давай выкладывай, что ты там вычитал?
— Газета была оборвана на самом интересном месте, господин генерал, — Алекс сел и закинул ногу на ногу, — но смысл в том, что шведы обсуждают в своем парламенте какую-то просьбу русских. Некоторые возмущены. Кто-то из церковников заявил, что Швеция покроет себя позором, если согласится, а министр иностранных дел сказал ему в ответ, что Россия — правовое государство. Вот и все. Я просто стал сопоставлять: в то время как в рейнских лагерях в Германии американцы открыли ворота, немцев везут на кораблях из Канады и Шотландии и даже французы потихоньку отпускают больных (обо всем этом мы читали
