отдавал себе отчет в том, что ребенок, пришедший в такой восторг от подаренной Библии, «в основе своей религиозен», но «преувеличенной набожности лучше избегать», ибо праведник может стать дурным королем, ведь «святость учит тому, каким следует быть, и не принимает тебя таким, каков ты есть». Наконец, Карл должен приучить себя относиться с уважением к противоположному полу. «С женщинами, особенно с великими женщинами, — поучал Ньюкасл, — никакая предупредительность не может быть излишней». Советы эти падали на благодатную почву. Ньюкасл стремился вылепить из Карла воспитанного и мудрого мужа, прагматичного и проницательного властителя. Не подлежит сомнению, что с самого начала воспитателю сопутствовал немалый успех. Карл уже в восьмилетнем возрасте обнаруживал способности к тонкой интриге.
Под конец 1638 года принц снова заболел. Доктора рекомендовали испытанные сильные средства, но мальчик их отверг. Он ничего не хотел слышать и знал, что наказание ему не грозит. Единственное, что остается, решили доктора, — обратиться к Генриетте Марии. «Ты должен непременно принять лекарство, — писала она сыну, — иначе мне самой придется приехать и заставить тебя, это нужно для твоего же здоровья. Герцог, — продолжала королева, — доложит мне, как ты себя вел». Не желая ссориться ни с матерью, ни с воспитателем, Карл прибег к хитроумной уловке. Попросив кого-то разлиновать ему бумагу, он написал Ньюкаслу: «Милорд, Вам не следовало бы принимать так много таблеток; мне от них всегда только хуже, да и Вам, наверное, тоже». Затем, давая понять, что вполне здоров, жизнерадостен и послушен, Карл продолжал: «Я каждый день выезжаю верхом, да и о других Ваших указаниях не забываю. Возвращайтесь поскорее к тому, кто Вас любит. Карл». Ньюкасл понял намек. О горьких таблетках разговоров больше не было.
Карл одержал свою первую победу, но одно дело — школьная политика, а другое — мир взрослых, и самый важный урок, который принцу предстояло усвоить, касался самой сути монархии Стюартов, как она виделась его отцу.
Мало что раскрывало власть короля так же торжественно, как прием послов иностранных держав, а из всех помещений во всех королевских дворцах Банкетный зал Уайтхолла, где проходили эти церемонии, лучше всего демонстрировал тайну этой власти. Принц Карл мог здесь наблюдать отца в полном его блеске — как владыку и как знатока протокола.
Король восседал на троне в дальнем конце строгого и одновременно торжественного зала, архитектура которого представляет собой лучший образец творчества Иниго Джонса. Во всю длину огромного зала рядами, в соответствии с рангом, выстраиваются придворные — королевство представлено во всем ослепительном блеске своих разноцветных шелков, драгоценностей, перьев. Очередной посол проходит мимо этих впечатляющих рядов, приближается к королю и отвешивает ему — субъекту власти трех королевств: Англии, Шотландии и Ирландии — глубокий поклон. Король — глава церкви, он назначает епископов. Король олицетворяет высшую законодательную власть и назначает судей, он — вершина государственной пирамиды, и даже равные по крови говорят о нем как о «внушающем трепетный ужас суверене». Король обладает абсолютной властью. Его слово — закон, в буквальном смысле. Оно может прозвучать в виде либо прокламации (не нуждающейся в одобрении Королевского Совета), либо декрета (статута), изданного по согласованию с парламентом — институтом, который, и это признано всеми, король может созвать или распустить в любой момент. Налогообложение, объявление войны, заключение мира, помилование преступника, правила торговли — все это его прерогатива. В таких обстоятельствах «короли казнят и милуют своих подданных; у них есть власть возвысить и низвергнуть, власть над жизнью и смертью».
Огромные живописные панели, сделанные по заказу короля специально для Банкетного зала Рубенсом, призваны подчеркнуть эту идею, и стоит принцу Карлу поднять на них глаза, как он получает очередной урок божественного права королей. На панели, висящей прямо над троном, дед короля Яков I указывает на сплетенные в объятии фигуры, символизирующие Мир и Изобилие. Королевская Щедрость попирает сморщенные груди Алчности, Мудрое Правление торжествует над Беспорядком, Героическое Достоинство прижимает к земле извивающуюся Зависть; на центральной панели, посреди потолка, Рубенс изобразил самого Якова I, взятого на небо в награду за его земные труды. Все это и впрямь триумф короля, провозгласившего однажды, что «монархия — высшее, что есть на земле, ибо короли не только наместники Бога, сидящие на троне Господнем: сам Бог признает их богами».
Но пока принц Карл впитывает в себя эти образы власти Стюартов, за стенами дворца начинается ропот, грозящий подорвать самые ее основы. По всей стране мужчины и женщины, которым навязываемые Лодом ритуалы высокой церкви не приносят желанного покоя души, объединяются в опасно независимые конгрегации. К тому же люди заговаривают о приближении миллениума. Откровение — вот оно, рядом, и многие страстно мечтают о Новом Иерусалиме, где у Стюартов не будет никакой власти. Пройдет немного времени, и баптисты, пресвитериане, индепенденты, бродячие проповедники и, наконец, внушающие ужас приверженцы Пятой монархии начнут утверждать свое право на религиозное провидение и политическую власть. Вызов королю бросают целые страны. В Шотландии поднимается волна протеста против его попыток навязать требник, и в конце концов шотландцы объединяются на основе «Ковенанта» (договора) во имя служения строгой, налагающей суровые ограничения пресвитерианской церкви, полностью противостоящей церкви англиканской.
Король отвергнет любой компромисс и приведет в боевую готовность свою гвардию, заявляя, что скорее погибнет, «нежели уступит неподобающим и презренным требованиям». Тем не менее, когда в июле 1640 года шотландская армия вторглась в Англию и беспрепятственно дошла до Ньюкасла, Карл I был вынужден согласиться на перемирие. Шотландцам как бы в аренду — 860 фунтов в день — передавались Нортумберленд и Дарем. Но упрямство короля обернулось против него самого. Столь крупная сделка вынудила его призвать в Вестминстер парламентариев, и уже при открытии так называемого Долгого парламента (ноябрь 1640 года) некоторые ведущие деятели, например Джон Пим, выказали решимость поставить вопрос о драматическом положении в стране. Они выступили против того, что казалось им признаками возрастающего влияния папизма в судах, произвольного налогообложения, укрепляющего личную власть короля и его министров, и, наконец, все увеличивающегося господства самого монарха. В такой напряженной атмосфере подходило к концу беспечальное детство принца Карла, а вскоре на карту будет поставлена сама его жизнь.
Глава 2
Конец мира
Голоса протеста, доносящиеся со всех концов королевства, слились в мощный гул, который вскоре швырнет принца Карла в горнило гражданской войны, оторвет его от родителей и обречет на годы нищенского, безнадежного изгнания. Сейчас, в 1640 году, эхо волнений, охватывающих страну, и, уж конечно, шепотки, проносящиеся по дворцовым коридорам, доносились до королевской классной, лишая принца душевного равновесия. Никто и не пытался успокоить его, и в конце концов даже сам король заметил, что сыну не по себе. Он осведомился, в чем дело.
— Вашему величеству давно бы следовало поинтересоваться моими мыслями, — послышался угрюмый ответ.
— Говори, — бросил король.
Мальчик собрался с духом и принялся передавать подхваченные слухи.
— От деда, — начал он, — вы унаследовали четыре королевства. Боюсь, мне ваше величество не оставит ни единого.
Значит, уже в детские годы принц Карл страшился потерять право на троны Англии, Шотландии и Ирландии (а также традиционные английские претензии на французский престол)! И лишь холодностью отца можно объяснить, что король даже не попытался рассеять страхи мальчика, а просто спросил:
— И кто же тебя надоумил?
Принц промолчал. Возможно, он испугался, что и без того зашел слишком далеко. Не говоря ни слова, король нетерпеливо повернулся и зашагал прочь.
Однако же само время требовало, чтобы десятилетний принц был не просто растерявшимся ребенком.
