платили за жилье гроши. Но из этих грошей складывался у хозяина крупный куш. Дом буквально кишел жильцами, поселявшимися здесь иногда на одну ночь или застревавшими на годы.
Данилка целый день бродил по Москве в поисках работы и вечером, усталый, возвращался в Ржанавку, как называли трущобу ее жители, валился на койку с одним желанием — как можно скорей уснуть. Но разве уснешь, когда со всех сторон крик, пьяная ругань, скандал. Ржановка вечером завивала горе веревочкой: пила водку, горланила, дебоширила.
Как-то ночью Данилка услышал крик в соседней каморке. Кричала женщина. Вперемежку с криком доносились звуки ударов и злобная ругань. Не вытерпев, Данилка соскочил с койки и вышел в коридор. Возле открытой двери в соседнюю комнату стояли несколько человек и равнодушно смотрели на то, что там происходило. В Ржановке существовал неписаный закон, запрещающий вмешиваться, когда муж или сожитель брался «учить» свою дражайшую половину. Данилка заглянул в комнату. Увидев распростертую на полу женщину и огромного роста парня в поддевке, пинавшего ее ногой, он мгновенно забыл о всех ржановских законах. Ринувшись в комнату, оттолкнул парня от женщины. Началась драка. Парень, на голову выше Данилки, косая сажень в плечах, выхватил нож. Ничто, казалось, уже не удержит руку с ножом, занесенную над Данилкой. Но в эту секунду женщина на полу, приподнявшись, сильно дернула парня за ногу, и тот свалился на нее. Нож выпал у него из рук. Близко на этот раз была беда и снова прошла мимо.
А сколько раз на фронте смерть смотрела
Данилке в глаза! Сколько людей погибло рядом! Только что ели кашу из одного котелка — и вот уже нет человека. Прошумит беда над Данилкиной головой и — пройдет мимо. Сколько раз уходил Данилка из цепких белогвардейских лап, уходил в последнюю минуту, когда, казалось, уже ничто не сможет спасти ело. Может быть, поэтому Данилка так крепко верит в свою судьбу. Может быть, поэтому ему так часто вспоминается фронтовой рассказ о солдате, смело бросившем вызов смерти.
Как бы ни приходилось туго, Данилка никогда не опускал головы. Нет, не может быть, чтобы был когда-нибудь конец всем Данилкиным мечтам и надеждам, его молодой, горячей жизни.
Обычно, отправляя Данилку в разведку, Чеверев предупреждал, что дело предстоит сложное, задача трудная, но зато и почетная, так что никак нельзя ударить лицом в грязь. И на этот раз — это произошло еще до того, как чеверевцы влились в дивизию Азина, — вызвав Данилку, чтобы вручить ему секретное письмо, с которым он должен был пробраться в занятую белыми Уфу, Чеверев сказал несколько уже хорошо знакомых Данилке слов о важности поручения.
Впрочем, на этот раз Чеверев ничем не погрешил против истины. Дело действительно было трудное. Задание было дано сверху, из штаба армии, где хорошо знали Данилку и нередко прибегали к его помощи, когда нужен был смелый и находчивый человек.
Получив от Чеверева зашифрованное письмо, Данилка сам смастерил себе двойные подметки на сапогах, завернул письмо в бересту и спрятал в подметку. В Уфе он должен был отыскать пчеловода Алешина, большевика-подпольщика, и передать ему шифровку. С теми сведениями, которые он получит от Алешина, Данилке надлежало как можно скорее вернуться назад.
Из села он вышел на рассвете. Отойдя с десяток верст, пристроился на попутную подводу. Так, то пешком, то на попутных подводах, он продвигался вперед и утром следующего дня оказался в Шарыпово.
Шарыпово — большое село — было забито военными обозами и солдатами «народной армии». Они группами разгуливали по улице, зевая от нечего делать. На Данилку никто не обратил внимания — солдаты больше интересовались женской половиной сельского населения, — и он преспокойно проехал на подводе на другой конец села. Здесь возница остановился, чтобы напоить лошадей.
В тот момент, когда Данилка, спрыгнув с подводы, разминал затекшие от долгого сидения ноги, на него пристально смотрел с крыльца богатого дома рослый человек с одутловатым, бледным лицом.
Данилка не заметил ни этого взгляда, ни того, как человек поспешно нырнул с крыльца в дом и вышел со вторым, таким же рослым и одетым в такой же армяк, как и первый. Оба они сошли по ступенькам вниз и приблизились к Данилке. И только тут Данилка увидел их. Он сразу понял, чем грозит ему эта неожиданная встреча. Два мужика в армяках, богатые подводчики, знали его еще со времен волостного съезда в Топорнино. Там Данилка обидел их, и они, затаив обиду, промолчали, но конечно же, хорошо запомнили это.
Сейчас, столкнувшись взглядами с Данил- кой, подводчики сделали вид, что не знают его- и не интересуются им. Оба мгновенно отвели глаза в сторону и, повернувшись спинами к Данилке, не спеша вернулись в дом. Именно это намеренное безразличие окончательно убедило Данилку, что добра от этой встречи ждать нечего. Что же делать? Попытаться сбежать на подводе из села — догонят в поле и. под шумок прикончат. Нет, бежать нельзя. Данилка по опыту знал, что бегство далеко не всегда лучший способ избавиться от опасности. Иногда обстоятельства складываются так, что нужно идти навстречу опасности.
Решение созрело быстро. Свернув в первый попавшийся переулок, Данилка у крайней избы зашел во двор и скрылся в хлеву, якобы по нужде. К счастью, ни во дворе, ни в хлеву никого не было. Быстро выкопав ямку, Данилка-положил в нее браунинг, прикрыл платком и забросал землей и соломой. Вернулся во двор, зашел в избу. Спросил у хозяйки, не найдется ли молока на продажу.
Через несколько минут в избу, где перед кружкой с молоком сидел за столом Данилка, вошли подводчики. За их широкими спинами толпились солдаты, прибежавшие ловить большевика.
Данилке скрутили руки — он и не сопротивлялся — и всей гурьбой повели по улице села.
Подводчики время от времени забегали вперед, злорадно заглядывали в глаза: что, мол, струсил? Это тебе не волостной съезд. Данилка встречал их злобные взгляды весело и даже подмигнул им разок, на что в ответ подводчики стали толкать его в спину здоровенными кулаками.
«Только бы сразу не расстреляли, — думал Данилка. — Отпираться на допросе бессмысленно: не поверят, да и не захотят разбираться — стоит ли тратить время. Поставят к стенке на всякий случай — и точка. Нет, нужно схитрить, повести себя так, чтобы белые понадеялись, что смогут получить от меня ценные сведения». Он по опыту знал, что на допросе его обязательно будут пугать сначала страшными пытками, а потом пообещают помиловать, если он будет отвечать на вопросы.
Много лет назад Данилка поймал как-то в лесу синицу и, держа ее в кулаке, помчался в деревню, чтобы показать птицу друзьям.
Пока он бежал, теплый комочек в кулаке лежал неподвижно, не шевелясь. В деревне Данилка осторожно разжал пальцы. Синица сидела втянув голову, взъерошенная, жалкая. Казалось, уже никогда она не сможет поднять крылья. Данилка разжал пальцы больше. И вдруг мгновение — и нет синицы, а Данилка недоуменно смотрит в пустой кулак.
Вот так же и он — притворится мертвой птичкой. Пусть только почуют крылья волю. А уж он-то сумеет выбраться из кулака.
Его привели к большой избе. Подводчики попытались было сунуться за ним, но их в дом не пустили. Шумная орава солдат и сбежавшихся крестьян потолкалась немного под окнами и разошлась. Тем временем Данилка стоял перед офицером, сидевшим, накинув на плечи шинель, за столом. На все вопросы офицера он, чуть не плача, бубнил в ответ:
— Не могу, ваше благородие, сказать. Как узнают большевики, что я сказал, не жить мне на свете. Под землей найдут и прикончат. Нет, не могу.
— А не можешь, так и разговор короткий. Тебе не все равно от чьей пули погибать, дубина?
Но Данилка, испуганно глядя на офицера, твердил:
— Нет, не могу.
— Ты Чеверева знаешь?
— Знаю.
— А сколько у него людей, знаешь?
Данилка мотал головой:
— Нет, не могу.
Наконец офицеру надоели эти препирательства. Отшвырнув ногой табурет и скинув с плеч шинель, он возбужденно заходил по комнате.
