– Не опасайся, – махнул рукой Виргилиан, – я ведь не префект Рима. Какое мне дело до твоих убеждений? Ноя слышал, что завтра приезжает из Африки Тертуллиан. Я знаю, что будет собрание, на котором он выступит с речью. Мне хотелось бы послушать его. Я читал некоторые его книги и в восторге от его стиля, но как попасть на собрание, я не знаю. Ты не можешь мне в этом помочь?
У Нестора отлегло от сердца, хотя и эта просьба могла доставить много хлопот. Но оказать услугу было приятно. Один раз дядюшка Виргилиана помог замять довольно щекотливое дело с преувеличенными счетами, представленными в сенатскую комиссию.
– Что ж, это, пожалуй, можно устроить. Я наведу справки и своевременно тебя извещу. Поверь, что для тебя… Собрание будет у монтанистов, я знаю там одного человека. Он устроит.
Несколько лет тому назад в Карфагене, открывая утром свои заведения, булочники и виноторговцы увидели, что известный всему городу римский гражданин Септимий Флоренс Тертуллиан, по своему обыкновению что-то бормоча себе в бороду, проходил по улице, и на нем, к великому удивлению сограждан, вместо положенной для звания римского гражданина тоги был накинут плащ, паллий, одеяние странствующих софистов и вообще всяких малопочтенных людей. Скоро весь город узнал о событии, и карфагеняне разделились на два лагеря. Одни негодовали, другие уверяли, что давным-давно пора оставить неуклюжую тогу для погребений, потому что в ней удобно только покойнику. Но весь цвет адвокатуры, риторы и все высшее общество Карфагена были среди тех, которые негодовали. По рукам ходили стишки, в коих высмеивался чудак, променявший торжественную тогу на жалкий плащ, и назывался варваром и другими, менее цензурными именами. В ответ на эти нападки Тертуллиан написал «Трактат о плаще», где во всеоружии диалектики и риторических приемов, пустых красот и метафор отстаивал свое право носить паллий, как носил его некогда Марк Аврелий. Это был лишний случай напомнить согражданам, что он не растерял цветов эллинского красноречия с тех пор, как сменил религию отцов на христианское учение.
Были у него и другие, более ценные книги, волновавшие весь христианский мир и поэтому даже переведенные на греческий язык. Пылкий, страстный, нетерпимый – настоящая африканская огненная кровь, – Тертуллиан не терпел компромиссов, ни на йоту не отступал от правил церкви. Он был одним из тех, кто вырывал непреодолимый ров между церковью и империей, и засыпать этот ров более покладистым людям пока не удавалось. Умеренным не нравилось, когда Тертуллиан требовал, чтобы двери христианских домов не украшались лаврами и светильниками по поводу кровопролитий и чтобы ремесленники, отвергшие ложных богов, не делали в своих мастерских идолов. Он запрещал посещение цирка и не разрешал христианам занимать общественные должности, которые были связаны с жертвоприношениями. Умеренные пожимали плечами. К чему такая суровость, когда надо идти в ногу с веком и приноравливаться к условиям жизни, чтобы верным путем вести корабль церкви среди бедствий к спасению? В конце концов Тертуллиан оставил церковь, найдя себе убежище в лоне секты монтанистов, которые не шли на уступки в проведении христианского идеала в жизнь.
Но африканский лев дряхлел. Прошли слухи о том, что возможно примирение, возвращение Тертуллиана в среду вселенской церкви.
Виргилиан узнал о предстоящем приезде Тертуллиана от Прокопия, который был в курсе всех христианских дел. Квинт Нестор навел обещанные справки. Оказалось, что вопрос о примирении не поднимался. Если Виргилиану угодно, то можно было бы пойти в одну из церквей Тертуллиановского послушания и там послушать знаменитого африканца.
Виргилиан и Квинт Нестор встретились в условленном месте на глухой улице Субурры под вечер, у общественного фонтана. Из львиной пасти струйкой изливалась вода в неуклюжую каменную колоду, у которой местные погонщики ослов и мулов поили своих животных. Вдоль стены пробиралась черная кошка. Кое-где в жалких лавчонках горели светильники. Бедного вида люди, ремесленники и бродячие торговцы, возвращались в свои конуры с работы. Не обращая внимания на проходивших, гнусного вида старикашка уговаривал юнца провести с ним ночь и увлекал его в двери подозрительной гостиницы, в каких живут воры и фальшивомонетчики.
– Какие постыдные нравы в Риме! – вздохнул Нестор. Они направились в ту сторону, где находилась церковь монтанистов, по узенькой, остро пахнущей нужником улице и долго путались по темным переулкам. Наконец Нестор сказал:
– Кажется, это здесь…
За каменным забором виднелись деревья глухого сада. Место было пустынное, заброшенное – пустыри и руины в самом сердце пустеющего Рима. Нестор еще раз напомнил шепотом:
– Ни слова не говори и следи за мной!
Они остановились перед дырой в стене, оглянулись по сторонам и полезли в темноту заросшего бурьяном сада. В глубине стоял каменный амбар, в котором и помещалась церковь монтанистов. И амбар, и сад принадлежали богатому врачу Назарию. Врач подарил их своим единоверцам, за что и получил сан пресвитера.
Гигант-привратник, кузнец по имени Павлий, точно вырос перед ними из земли и мрачно спросил:
– Какое ваше слово?
– Наше слово – рыба, – поспешно ответил Нестор, а Виргилиан подумал, что не хотел бы попасть в лапы к такому чудовищу.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа… – забормотал Павлий.
– Аминь!
– Проходите, братья! Но вы запоздали. Служение отошло. Сейчас отец беседует с верными.
Они вошли в помещение, полное народу. Почти все стояли, по древнему обычаю, со светильниками в руках. При их трепетном свете можно было разглядеть деревянные балки под крышей и наивную роспись на стенах: пальмы и рыбы, Доброго Пастыря, которого изображал безбородый юноша, несущий на раменах заблудшую овцу. Рядом был изображен корабль в морских пучинах, символизировавший человеческое странствие по бедствиям жизни. Присмотревшись, Виргилиан увидел впереди на возвышении красивого старика, очень смуглого, с лиловым оттенком кожи, как у нумидийцев. Это его слова долетали до них через головы стоявших людей.
Собрание внимало ему с затаенным вниманием. Вокруг было много простых лиц и бедных одежд. Тут были каменщики и поденщики, и Виргилиану даже показалось, что рядом с ним стоят те люди, которых он расспрашивал о гостинице Скрибония. Женщины стояли отдельно, на левой стороне церкви. Человек с черным лицом поднял руки:
– Неужели для того явился в мир Спаситель и был распят, чтобы мы оставались, как вепри, с
