В другом конце улицы раздались пьяные голоса, послышался шум ссоры.
– Здесь небезопасно в такой час. Куда же мы пойдем?
– Мне все равно, – устало сказала Делия.
Ночь они провели в грязной гостинице, может быть, в той самой, куда увлекал юнца подленький старикашка. Когда Виргилиан проснулся утром, он с удивлением увидел, что рядом с ним лежит Делия, нагая, обнимая подозрительной чистоты подушку со следами раздавленных клопов. Она лежала на животе. Муха бегала по смуглой спине. Отогнав муху, он стал будить танцовщицу.
– Делия, проснись! Уже утро. Пора оставить эту грязную трущобу.
Делия повернула к нему заспанное лицо, сонные глаза, припухшие от поцелуев губы.
– Делия, – с серьезным видом спросил Виргилиан, – скажи мне, каким образом эта иудейская рыба могла проглотить корабль с парусом и со всем экипажем?
Она нахмурила брови, но поняла, что он дразнит ее, и рассмеялась.
Цирк шумел, как огромный каменный улей, громом рукоплесканий и человеческих криков. Двухсоттысячная толпа приветствовала торжественное прохождение колесниц на арене. В подии среди почетных гостей находилась Соэмия, прибывшая недавно в Рим.
Одна за другой квадриги объезжали мету – край возвышения, заставленного колоннами, обелисками и статуями, которое делило арену пополам. Возницы, стоя на легких двухколесных колесницах в голубых и зеленых туниках, приветствовали подий воздушными поцелуями. Женщины бросали им розы, солдаты прикомандированной к цирку центурии уже натянули пурпуровый навес, и в цирке стояла розовая прохлада.
– Акретон! Гирпина! – неслись крики зрителей.
Оглядывая с улыбкой множество людей, Акретон – краса цирковых состязаний, участник стольких побед, радостно махал рукою над головою, отвечал на приветствия. Четверка вороных испанских коней с белыми метками на лбах извивалась в его руках, как змеи. Соэмия с улыбкой смотрела на Акретона, нюхая пунцовую розу.
Недалеко от нее сидел Корнелин. Он был прислан вместе с Дионом Кассием в Рим, чтобы возвестить римлянам о головокружительных победах августа, о взятии Арбелы. Они привезли увитое лаврами послание императора и трофеи – оружие арбелского сатрапа, триста пленных парфянцев, золотую и серебряную утварь, ковры. В Риме их приглашали наперебой на пиры. Фульвия выплакала глаза от счастья, что увидела сына. Отец был даже подавлен величием судьбы своего мальчика.
Снаружи бродили толпы людей, не попавших в цирк. Но здесь тоже не было скучно. Ломались и паясничали уличные фокусники и комедианты, бродячие торговцы торговали вовсю, любители приключений щипали визгливых девчонок. Какой-то человек горестно сожалел:
– Ведь сегодня выступает Акретон! Какая жалость, что не удалось попасть в цирк!
– А кто у него левая пристяжная?
– Гирпина, друг! Божественная Гирпина!
От левой пристяжной, первой огибавшей мету на повороте, зависела участь бегов.
Человек, сожалевший, что не попал в цирк, с сокрушением продолжал жаловаться на судьбу:
– У меня всегда так. Ни в чем нет удачи. Открыл рыбную лавку, прогорел. Занялся перепродажей идолов, тоже потерпел убытки. Вот и теперь. Не опоздай я поздравить патрона с днем рождения, была бы у меня тессера.
Тессерой назывался оловянный жетон, дававший право на вход в цирк.
Корнелин с любопытством смотрел на пышное зрелище. Никогда он не видел такого множества людей, столько красивых женщин, такой нарядной толпы. И вдруг его сердце сжалось. На несколько рядов выше он увидел Виктория и рядом с ним его дочь Грациану Секунду.
Верхние ряды были в тумане человеческих испарений. Там, под самым навесом, помещалась городская чернь: башмачники и продавцы бобов, полировщики и столяры, позолотчики и токари крылатых гениев, могильщики и корабельщики, и вообще римские пролетарии, у которых на обед вареная репа и горох, а по праздникам баранья голова, в каморке вместо постели охапка соломы, а единственное развлечение – цирк и кости. Здесь пахло винным перегаром и чесноком. Люди приходили с подушками, чтобы удобнее было сидеть, и между рядами сновали продавцы прохладительного питья и пирожков.
Не обращая внимания на торжественный выезд, Корнелин смотрел на Грациану. С другой стороны от нее сидел какой-то представительный человек африканского типа и что-то нашептывал девушке. Грациана слушала и улыбалась. Викторий был, очевидно, поглощен зрелищем. Никто из них трибуна не замечал.
Соседи Корнелина обращались к нему с вопросами, высказывали свое мнение о шансах той или иной колесницы и удивлялись, что трибун отвечал им невпопад. Корнелину было не до них. В неожиданной встрече с Грацианой он видел знак благорасположения к нему богов. Все было ясно в мире Корнелина. На небе этого мира светило солнце Рима, и боги, символы сил природы, управляли мировой гармонией. Может быть, они не заботились о счастье смертных, но стечение обстоятельств, влияние звезд и элементов могли благоприятствовать судьбе человека. Все в мире оживляла любовь. А любовь – это был очаг, семья, достойная жизнь римского гражданина, суровый долг и добродетель.
Томительно пропела труба. Цирк умолк. В дальнем конце арены при помощи особого механизма разом отворились двенадцать ворот, и двенадцать квадриг, шесть голубых и шесть зеленых, вылетели на арену. Они мчались с такой быстротой, что четыре спицы колес превращались в призрачный сплошной круг. Каким-то чудом стояли на колесницах перевитые ремнями возницы. На головах у них были надеты кожаные шлемы, за поясами заткнуты ножи, чтобы в случае необходимости перерезать привязанные к поясу вожжи. Лошадиные ноги упруго били в песок.
Цирк заревел от восторга. Давно римляне не видели таких прекрасных состязаний. И сами кони, опьяненные ревом приветствий, чувствуя себя центром внимания, косили глазами на колесницы соперников.
На повороте колеса глубоко врезались в песок, но квадриги благополучно обогнули мету и растянулись
