И весь этот мир — только сцена,Где мы кое-как разыграемКоротенький фарс и средь тленаИ прелести хрупкой растаем.
227. ИДИЛЛИЯ
Мы жили под сенью оливы,Среди виноградников, хижинИ каменных круглых колодцев.В том домике под черепицей,В котором весь день было солнце,И глупые осы леталиНад медом, над банкой варенья,Над книгами и над цветамиПовсюду разбросанных платьев.Мы утром ходили за хлебом,И в городе смуглые дети,Романские арки и церквиНам напоминали о дальнемИ прочном двенадцатом веке.Дорога лежала долиной,Где овцы курчавой отарой,Позванивая бубенцами,Щипали траву под надзоромКосматых и рыжих овчарок,И запах овечьего сыраМешался с душистой лавандой.Налево от нашей дорогиХолмы голубели, а справаСияло зеленое море.И ты говорила: — Смотрите,Как эти холмы голубыеПохожи совсем на ландшафты,Огромной музейной картины!Я тоже смотрел с удивленьемНа эти холмы и на море,На парусник на горизонте,На домики горных селений,Потом на тебя, на худыеПрелестные руки в загаре,И мне было грустно при мысли,Что вся эта прелесть истлеет,Растает, как дым, как виденье,Что в буре погибнет корабликИ домики в прах превратятся,А нам от минутного счастьяОстанется только могила…Но ты беззаботно смеялась:Зеленый усатый кузнечик,В плену у тебя на ладони,Сидел, как складная игрушка.А вечером под абажуромСкупой керосиновой лампы,Где бабочки трепетно бились,Мы вместе с тобою читалиПечальную книгу о Риме,И Рим нам казался высокимЖилищем богинь и героев.Средь варварских кликов, средь бедствий,Уже озаренный пожаром,Прекрасный и мраморный городКлонился, как солнце, к упадку.Но все застилалось туманом —Вселенная, комната, книга,И тонкие смуглые рукиВесь гибнущий мир обнимали.Париж. 1932
228. УРНА
С печальной улыбкойОна говорила:— Какое нам счастьеДано: до могилы