одного из ваших сотрудников.
– Нет времени. Нет времени на то, чтобы внедрить нашего человека. А мистера Мэтлока будут охранять, да и вы поможете.
– Я могу не допустить этого.
– Нет, Сэм, не можете, – сказал Мэтлок из своего кресла.
– Джим, поймите же: если в его словах есть хотя бы доля правды, он ставит вас в чудовищное положение. В положение доносчика.
– Вы можете уйти. И мое решение не будет иметь к вам никакого касательства. Почему бы вам не отправиться домой? – Мэтлок поднялся и медленно направился к бару со стаканом в руке.
– Сейчас это уже невозможно, – сказал Крессел, поворачиваясь к агенту. –
Лоринг почувствовал что-то вроде грусти. Этот Мэтлок оказался хорошим человеком: он соглашался из чувства долга. Профессионалы холодно рассудили, что, если Джеймс Мэтлок согласится, его, скорее всего, ждет верная смерть. Это была страшная цена. Но конечная цель стоила того. Совещание стоило того.
Нимрод стоил того.
Так считал Лоринг.
Это делало его задание выполнимым.
Глава 4
Записывать ничего было нельзя; инструктаж проходил медленно, со множеством повторений. Но Лоринг понимал, как важно делать перерывы, чтобы инструктируемый мог отдохнуть от потока информации, которую ему надо было вобрать в себя за короткое время. Во время этих перерывов Лоринг пытался разговорить Мэтлока, побольше узнать об этом человеке, чьей жизнью так легко распорядились. Было около полуночи; Сэм Крессел ушел еще до восьми. Ему не следовало – да и незачем было – присутствовать во время этого детального инструктажа. Он был связным, но не активной фигурой в игре. И Крессел не стал возражать против такого решения.
Ральф Лоринг быстро выяснил, что Мэтлок – человек скрытный. Его ответы на самые невинные вопросы были короткими, небрежными, свою персону он оценивал весьма скромно. Через какое-то время Лоринг отказался от расспросов. В конце концов, Мэтлок согласился выполнить задание, а не излагать свои мысли или побуждения. Последние Лоринг понимал, и это главное. Он даже был рад, что не слишком хорошо знает Мэтлока.
А Мэтлок, запоминая сложную информацию, тоже думал о своей жизни. Почему все-таки выбор пал именно на него? Его интриговало определение «контактный». Дурацкое слово – «контактный»!
И все же Мэтлок знал, что он как раз такой человек. Он действительно контактен. Профессиональные исследователи, или психологи, или как там их называют, нашли точное слово. Но он сомневался, что они понимают причины его… «контактности»…
Научный мир был для него прибежищем, своего рода храмом. Не средством удовлетворения закоренелого честолюбия. Он ушел в этот мир, чтобы выиграть время, организовать жизнь, которая никак не складывалась, и понять что к чему.
Он пытался объяснить это своей жене, своей очаровательной, умной, живой и абсолютно пустой жене, которая считала, что он сошел с ума. Что там понимать – ведь у него такая прекрасная работа, такой прекрасный дом, такой прекрасный клуб и такая прекрасная жизнь в таком прекрасном, с точки зрения общественной и финансовой, мире. Больше она ничего знать не желала. И он это понял.
Но для Мэтлока этот мир потерял значение. Он начал отходить от него уже в двадцать с небольшим, на последнем курсе Амхерста, и окончательно порвал с прошлым после службы в армии.
Трудно назвать что-то единственное, что привело Мэтлока к неприятию своего мира. Все началось еще дома, где обычно человек и становится приверженцем или противником образа жизни своих родителей. Старик отец считал, что он вправе требовать от своего первенца большей активности. У сына должны быть цель в жизни и целеустремленность, чего пока не видно. Обо всем этом, к неудовольствию Мэтлока, говорилось не раз и не два. Отец напоминал ему доброго правителя, для которого отказ законного наследника от трона означает конец династии, правившей в течение многих поколений. Мэтлок-старший просто не мог представить себе, что его сын не будет руководить семейным делом. Вернее, делами.
Но для Мэтлока-младшего это было совершенно ясно. Перспектива вступления в финансовый мир не радовала его, напротив – пугала. К тому же он понимал, что вместе с богатством и ненужной роскошью придет и оправдание деятельности, ведущей к этой роскоши и богатству. А он такого оправдания не находил.
Пусть жилье будет менее роскошным и удобства ограниченны, только бы не испытывать страха и дискомфорта.
Он пытался объяснить это отцу. И если жена считала, что Мэтлок спятил, то старик объявил его человеком непутевым. Что не так уж сильно расходилось с мнением, которое составили о нем в армии.
Армия.
Служба была катастрофой. Тем большей, что Мэтлок понимал: он сам навлек ее на себя. В армии он обнаружил, что тупая дисциплина и слепое повиновение ему отвратительны, о чем, не стесняясь, ставил в известность всех окружающих. Разумеется, это оборачивалось против него.
Определенные шаги, осторожно предпринятые дядей, привели к досрочной демобилизации, за что он был по-настоящему благодарен этой влиятельной семье.
Итак, на данном этапе жизни Джеймс Барбур-Мэтлок Второй находился в полном смятении чувств. Он бесславно окончил службу в армии, жена его бросила, семья – пусть символически – лишила всего, он был удручен своей неприкаянностью, отсутствием назначения и цели в жизни.
В поисках ответов на мучившие его вопросы он поступил в аспирантуру. И как бывает в любовных связях, которые начинаются с постели, а затем перерастают в психологическую зависимость, он полюбил этот мир; он нашел здесь то, что ускользало от него почти все эти пять важных для человека лет. Впервые в жизни он был по-настоящему предан своему делу.
И был свободен.
Свободен наслаждаться тем, что жизнь бросила ему серьезный вызов; свободен радоваться, что задача ему по плечу. Он погрузился в этот свой новый мир с увлеченностью неофита, однако не вслепую. Выбрал историческую и литературную эпоху, богатую энергией, конфликтами и противоречивыми суждениями. Годы ученичества пролетели быстро; он был всецело поглощен делом и приятно удивлен выявившимися у него способностями. Выйдя на профессиональную арену, он впустил струю свежего воздуха в душную атмосферу архивов. Он взорвал доселе казавшиеся единственно правильными методы исследования. Его докторская диссертация о влиянии двора на английскую литературу эпохи Возрождения отправила на историческую свалку несколько солидных трудов о некой благодетельнице по имени Елизавета.
Он был ученым нового типа. Беспокойный, неудовлетворенный скептик, он вечно искал и тотчас делился своими находками с другими. Через два с половиной года после получения докторской степени его выдвинули на штатную должность адъюнкт-профессора. За всю историю Карлайлского университета ни один преподаватель не занимал ее в таком молодом возрасте.
Джеймс Барбур-Мэтлок Второй наверстывал упущенное за те ужасные годы. Пожалуй, самым замечательным было сознание, что он может заражать своей увлеченностью других. Он был достаточно молод, чтобы получать от этого удовольствие, и достаточно зрел, чтобы руководить поиском…
Да, он был контактен; о господи, конечно же, был! Он никогда не мог оттолкнуть кого-то от себя, прогнать прочь по причине несходства взглядов. Долг его собственной признательности, глубина его облегчения были таковы, что он бессознательно пообещал себе никогда не пренебрегать суждениями любого другого человеческого существа.
– Для вас это неожиданность? – спросил Лоринг, закончив изложение фактов, связанных с торговлей наркотиками.
– Просто мне все стало яснее, – ответил Мэтлок. – Известные, давно существующие студенческие братства или клубы – члены их в основном белые и богатые – получают товар из Хартфорда. Черные же братства вроде Лумумба-Холла ориентируются на Нью-Хейвен. У них разные источники.
– Совершенно верно. Студенты не покупают у карлайлских поставщиков. То есть у Нимрода.
– Это вы мне уже сказали. Людям Нимрода не нужна реклама.
