смотрел на нее, кланяясь и улыбаясь. – Если леди будет любезна присесть, будет подано бренди и начнется фейерверк. Факельщики в лодках ждут вашего появления.
– Но где сядешь ты, мой очаровательный garcon?
– У ваших ног, миледи. – Он наклонился и поцеловал ее, обняв за плечи и пытаясь угадать, не отпрянет ли она и не оттолкнет ли его.
Чего бы он ни ожидал, к тому, что произошло, он никак не был готов. Ее мягкие влажные губы раздвинулись и прижались к его губам. Она протянула руки и взяла в них его лицо, нежно лаская пальцами его щеки, веки и виски. Ее губы постоянно были в движении, описывая бесконечные круги, затягивая его. Он чувствовал, как ее грудь прижалась к его рубашке, ее ноги – к его ногам, противопоставляя силу силе, возбуждая его.
Потом случилось что-то странное. Она задрожала, обхватив его руками, впиваясь пальцами в кожу, словно боялась, что он уйдет. Он услышал, как она всхлипывает, ощутил, как конвульсивно вздрагивает ее тело. Он обхватил ее за талию, мягко отстранился, заставляя ее взглянуть на него.
Она плакала. Мгновение Хелден смотрела на него с болью в глазах, боль эта была так глубока, что Ноэль почувствовал себя вторгшимся в чужое горе.
– Что такое? Что случилось?
– Прогони страх, – жалобно прошептала она. Она расстегнула свою блузку, обнажив выпуклости грудей. – Я не могу быть одна. Прошу тебя,
Он прижал ее к себе, укачивая ее голову у себя на груди, чувствуя прикосновение ее нежных и красивых, как она сама, волос к своему лицу.
– Ты не одна, Хелден. И я не один.
Они лежали обнаженные под одеялом, ее голова покоилась у него на груди, он обнимал ее. Свободной рукой Ноэль приподнимал пряди ее длинных волос, падая, они закрывали ее лицо.
– Я так ничего не вижу, – сказала она, смеясь.
– Ты похожа на овчарку.
– А ты – пастух?
– И у меня есть посох.
– Это ужасно. У тебя рот грязный. – Указательным пальцем она похлопала его по губам. Он поймал ее палец и зарычал. – Ты меня не испугаешь, – прошептала она, поднимая лицо и игриво ловя его язык. – Ты трусливый лев. Ты шумишь, но не кусаешь.
Он взял ее руку.
– Трусливый лев? «Мудрец страны Оз»?
– Конечно, – ответила она. – Мне очень нравится «Мудрец страны Оз». Я его сто раз смотрела в Рио. Именно тогда я начала учить английский. Я хотела, чтобы меня звали Дороти. Я даже назвала свою собаку Тото.
– Трудно представить тебя маленькой девочкой.
– Но ты же знаешь, что я была когда-то маленькой. Я же не могла возникнуть сразу в полном цвету… – Хелден замолчала, смеясь. Она приподнялась над ним, и ее грудь оказалась у его лица. Он инстинктивно протянул руку к ее соску, она вскрикнула, но прижала его руку своей и снова опустилась ему на грудь. – В любом случае я была маленькой девочкой. И порой я была счастлива.
– Когда?
– Когда бывала одна. У меня всегда была своя комната, мама следила за этим. Комната обычно находилась в задней части квартиры или дома, а если мы останавливались в гостинице, я жила отдельно от брата и сестры. Мама говорила, что я самая младшая, и то, что они поздно ложатся, не должно мешать мне.
– Ты, должно быть, была очень одинока…
– О нет! Я ведь
– А в школе? У тебя были друзья из плоти и крови?
Минуту Хелден молчала.
– Несколько, очень немного. Теперь, оглядываясь назад, я не могу их осуждать. Мы все были детьми. Мы поступали так, как нам говорили родители. Те, у кого были родители.
– Что же им говорили родители?
– Что я – фон Тибольт. Маленькая девочка с глупым именем. Моя мама была… ну, в общем, моей мамой. Я думаю, они считали, что это клеймо заразно.
«Может быть, на ней и было выжжено клеймо, – подумал Ноэль, – но не ее мать была причиной этого». ОДЕССА Мориса Граффа руководствовалась более важными соображениями. Миллионы и миллионы закладывали свой любимый рейх, чтобы быть использованными предателями вроде фон Тибольта как весомое извинение.
– Дела пошли лучше, когда ты выросла?
– Лучше? Конечно. Растешь, приспосабливаешься, понимаешь то, чего не понимал ребенком.
– Друзей стало больше?
– Близких, пожалуй, нет, но больше и не было нужно. Я была не слишком общительна. Я привыкла быть одна; я понимала, почему меня не приглашают на вечеринки и обеды. Во всяком случае – в респектабельные семейства. Годы урезали круг общения моей матери, скажем так, но не ее деловые интересы. Она была акулой: нас избегали даже свои. И конечно, немцев остальные жители Рио по- настоящему не принимали в те годы.
– Почему, ведь война кончилась?
– Но не проблемы. Немцы являлись постоянным источником проблем в то время. Нелегальные деньги, военные преступники, израильские охотники… это продолжалось много лет.
– Ты такая красивая, трудно себе представить, чтобы ты была… скажем, совсем одна.
Хелден приподнялась и посмотрела на него. Она улыбнулась и правой рукой отвела волосы назад, держа их у шеи.
– Я выглядела очень суровой, дорогой. Прямые волосы, собранные в пучок, большие очки и платья на размер больше. Ты дважды на меня не взглянул… Не веришь?
– Я думаю не об этом.
– А о чем?
– Ты сказала «дорогой».
Она ответила на его взгляд:
– Да, так я и сказала. Это же вполне естественно. Ты не против?
Он ответил ей прикосновением.
Она снова сидела на стуле, одетая в комбинацию вместо неглиже, и потягивала бренди. Ноэль – рядом на полу, опираясь на кушетку. Вместо купального халата на нем были трусы и рубашка. Они держались за руки и наблюдали за огнями на лодках, скользивших по воде.
Он обернулся и взглянул на нее:
– Тебе лучше?
– Много лучше, дорогой. Ты очень нежный. Я мало таких встречала в жизни.
– Меня это не интересует.
– Я не это имела в виду. Кстати, для твоего сведения. У Полковника меня прозвали Frеulein Eiszapfen.
– А что это значит?
– Сосулька, Мадемуазель Сосулька. А на работе уверены, что я лесбиянка.
– Отсылай их ко мне.
– Лучше не стоит.
– Я им скажу, что ты суха, как солома, и к тому же злоупотребляешь кнутами и велосипедными цепями. От тебя все разбегутся.
– Это очень мило. – Она поцеловала его. – Ты мягок, нежен и легко смеешься. Вы мне очень нравитесь, Ноэль Холкрофт, и я не думаю, что это так уж хорошо.
