Завещание Холкрофта

– Практически никаких. Мы с ним проанализировали весь эпизод раз десять, пытаясь ухватиться за какую-либо ниточку, но, увы… По мнению Кесслера, этот молодчик принадлежал к одной из неонацистских группировок – Эрих назвал их «потомками НСДАП» и «занозами в теле ОДЕССЫ».

– А каким образом они могли узнать про Женеву?

– Я и об этом спросил у Кесслера. Он ответил, что денежные манипуляции такого масштаба очень трудно сохранить в тайне. Кто-то где-то вполне мог разнюхать про Женеву.

– Но ведь вся суть Женевы в секретности. Если о тайне кто-то узнает, то неминуем крах.

– Значит, все дело в степени секретности. Когда тайна становится тайной? И в чем различие между информацией секретной и совершенно секретной? Горстка людей, разузнав про Женеву, хочет помешать нам получить деньги и использовать их по назначению. Деньги нужны им самим, а значит, рассекречивать Женеву нашим конкурентам нет смысла.

– Но если они узнали про Женеву, то должны знать и то, что денег получить не смогут.

– Совсем не обязательно.

– Тогда им надо об этом сказать!

– Именно так я и поступил в том темном переулке. Но убедить незнакомца не сумел. Впрочем, даже если я его и убедил, то теперь это уже не имеет никакого значения.

– Но… как ты не понимаешь?! Надо разыскать этих людей – кто бы они ни были – и сказать им, что они ничего не добьются, остановив тебя, моего брата и Кесслера.

Холкрофт пригубил виски.

– Не думаю, что нам следует поступать таким образом. Кесслер сказал мне вчера одну фразу, которая не дает мне покоя до сих пор: «Вы, – заявил он, очевидно, подразумевая под местоимением „вы“ тех, кто не занимался изучением вопроса специально, – никогда не понимали нацистских ультра». Оказывается, для наци в равной степени важны как собственный успех, так и чужой провал. Кесслер назвал это «неотъемлемой деструктивностью наци».

Хелден вновь нахмурила брови:

– Значит, если им все рассказать, то они начнут за вами охотиться. И постараются убить вас троих, потому что без вас нет и Женевы.

– Ее не будет для нашего поколения, но не для следующего. Это очень мощный аргумент в нашу пользу. Если нас убьют, то деньги еще на тридцать лет вернутся в подвалы банка.

Хелден в ужасе прикрыла рот рукой:

– Погоди минутку… Тут что-то не так. Они хотели убить тебя. Тебя! С самого начала… тебя!

Холкрофт покачал головой:

– В этом нельзя быть уверенным…

– Нельзя?! – взвилась Хелден. – Господи боже мой, что же тебе еще нужно?! Нож, которым тебя пырнули в толпе. Стрихнин в самолете, выстрелы в Рио… Что тебе еще нужно?!

– Мне нужно знать, кто за всем этим стоит. Именно поэтому я хочу завтра встретиться с твоим братом.

– Но о чем тебе может рассказать Иоганн?

– О том, кого он убил в Рио.

Хелден принялась было протестовать, но Холкрофт взял ее за руку.

– Позволь мне все объяснить. Я полагаю, что мы оказались – вернее, я оказался – в гуще двух схваток, никоим образом не связанных друг с другом. То, что случилось в Рио с твоим братом, не имело никакого отношения к Женеве. В этом моя ошибка: я все происшествия привязывал к Женеве. А это не так. Здесь две разные игры.

– Я уже пыталась тебя в этом убедить, – напомнила Хелден.

– Я плохо соображал. Но тогда в меня еще не стреляли, не пытались отравить, не пыряли ножом в живот. А такие шуточки чертовски развивают мыслительный процесс. Мой, во всяком случае.

– Должна предупредить тебя, Ноэль, что Иоганн – очень противоречивый человек, – сказала Хелден. – Он может быть обаятельным, элегантным, но в то же время скрытным. Такова его натура. Брат живет очень странной жизнью. Иногда он кажется мне похожим на овода: так же порхает с места на место, неизменно меняет пристрастия, сверкает, повсюду оставляет свою метку, но не всегда желает, чтобы эту метку опознавали.

– «Он здесь, он там, он повсюду!» – передразнил ее Холкрофт. – Прямо Фигаро какой-то.

– Именно. Иоганн может не сказать тебе о том, что произошло в Рио.

– Он обязан. Мне это нужно знать.

– Если происшествие не имеет отношения к Женеве, то Иоганн может отказаться что-либо рассказывать.

– Тогда я попытаюсь убедить его. Мы должны знать, насколько уязвима его позиция.

– Допустим, она уязвима. Что тогда?

– Тогда он будет отстранен от участия в Женеве; мы знаем, что он убил кого-то. Ты сама слышала, как тот человек – ты еще подумала тогда, что он, должно быть, богач и большая шишка, – как он говорил, что мечтал бы увидеть твоего брата вздернутым на виселице за убийство. Я знаю, что Иоганн якшался с Граффом, а это значит – с ОДЕССОЙ. Ему пришлось бежать, чтобы спасти свою шкуру. Хоть он и взял с собою тебя и Гретхен, но спасал он только себя. Твой брат замешан во множестве подозрительных дел; за ним постоянно следят, и у меня есть основания предполагать, что его могут шантажировать. Тогда Женева даст трещину, и все пойдет насмарку.

– Должны ли об этом знать банкиры? – спросила она.

Ноэль прикоснулся к щеке Хелден и повернул ее лицо к себе.

– Мне придется рассказать им. Речь идет о семистах восьмидесяти миллионах долларов – о благородном жесте, который три выдающихся человека сделали для самой Истории. Если твой брат хочет сорвать Женеву или рассчитывает использовать деньги не по назначению, то пусть лучше эти миллионы покоятся в земле, пока не подрастет следующее поколение. Впрочем, такой исход дела маловероятен. Согласно завету, душеприказчицей фон Тибольта можешь стать и ты.

Хелден пристально посмотрела на Холкрофта:

– Я не могу этого принять, Ноэль. Душеприказчиком должен быть Иоганн. Не только потому, что он больше меня подходит для Женевы, но и потому, что Иоганн этого заслуживает больше, чем я. Я не могу отнять у него право участвовать в Женеве.

– А я не могу дать ему это право, если он хоть в самой малой степени способен причинить вред договору. Давай поговорим об этом завтра, после того как я с ним встречусь.

Хелден внимательно изучала лицо Холкрофта. Он смутился. Она сняла ладонь Ноэля со своей щеки и крепко-крепко сжала ее в своих ладонях.

– Ты человек высоких моральных принципов, да?

– Совсем не обязательно. Я просто рассерженный человек. Меня уже мутит от коррупции, процветающей в политической и финансовой системах. Таких деляг полным-полно в моей стране.

– В политической и финансовой системах?

– Это выражение из письма отца.

– Как странно, – заметила Хелден.

– Что именно?

– Ты всегда называл его либо Клаузеном, либо Генрихом Клаузеном. Официально так, отстраненно…

Холкрофт кивнул. Хелден верно подметила.

– Действительно, забавно, – сказал он. – Ведь я знаю о нем не больше, чем знал прежде. Правда, мне его описали. Рассказали, как он выглядел, как говорил, как люди завороженно слушали его.

– Значит, ты все-таки знаешь его теперь лучше.

– Вряд ли. Это были всего лишь чужие впечатления. Притом детские. Хотя, надо признать, знаний об отце у меня чуточку прибавилось.

– Когда родители рассказали тебе о нем?