– Туша тоже жирный…
– Стоп, Лапа, и ты не жердь.
– Тебе не достать этого олуха, Вин, – вмешался Туша, здоровяк в розовой рубашке. – Он настоящий эрудит, у него в запасе столько высоких слов, что он может сбить с толку кого угодно, и к тому же он чист, как ирландец, вымоченный в отбеливателе. По сути, он не делает ничего предосудительного. Разве что без конца распевает свои любимые арии и при этом безбожно фальшивит, что, конечно, раздражает людей. Мальчики Голдфарба кинулись было по его следам, потому что, как большинство любителей ермолок[22], они считают себя либералами, наш же чистюля к таковым себя не относит. У них был политический мотив, понятно?
– Черт возьми, какое отношение имеет к этому политика? Столь серьезной проблемы, с какой пришлось нам столкнуться сейчас, не было за всю историю существования нашей страны, а мы тут жуем жвачку по поводу политики!
– Послушай, Винни, – взмолился Лапа, – но ведь это ты хотел замарать тех важных судей. Или нет?
– О’кей! О’кей! – Манджекавалло, продолжая рассеянно дымить сигарой, направился к своему месту за кухонным столом. – Я знаю, когда наши фокусы не срабатывают, ведь верно? Так на чем мы остановились? Ах да, мы должны защитить страну, которую любим, потому что без страны, которую мы любим, мы останемся не у дел. Ясно я выражаюсь?
– Вполне, – заверил его Лапа. – Я тоже не хочу жить ни в какой другой стране.
– И я бы не смог, – признался Туша. – Куда бы я сунулся с Анджелиной и семью ребятишками? В Палермо, ты знаешь, слишком жарко, чуть не задыхаюсь. А Анджи приходится еще хуже, чем мне. Вот уж она-то потеет! От нее вся комната может провонять.
– Это отвратительно, – произнес тихо Манджекавалло, уставившись темными глазами на своего огромного сподвижника в розовой рубашке. – Даже очень! Не понимаю, как можешь ты говорить такие вещи о матери своих детей.
– Так ведь это не ее вина, это все ее железы.
– Хватит разводить бодягу, Туша! Баста! Это нас никуда не приведет. – Директор ЦРУ снова вскочил со стула и сердито зашагал по кухне, дымя сигарой. Потом, задержавшись у плиты, приподнял крышку с дымящейся кастрюли, но, обжегшись, тут же уронил ее. – Черт возьми, что она там готовит? На вид – обезьяньи мозги.
Он потряс обожженной рукой.
– Ты это о своей горничной, Вин?
– О горничной? О какой такой горничной? Или ты подумал про ту, что сидит рядом с Розой? И вяжет и болтает, болтает и вяжет! Они там, словно две сицилийские шлюхи, пытаются вспомнить, кто на кого взобрался сорок лет назад в Мессине! Она не готовит. И не только не готовит, но и не моет окон и не чистит туалета. Они с Розой лишь шастают по супермаркетам и покупают падаль, которой я и кошек не стал бы кормить.
– Так избавься от нее, Вин.
– А ты, как я вижу, остряк! Роза говорит, что она похожа на одну из ее сестер, только не такая уродина, как та… Это же дерьмо, пусть они сами едят, мы же поостережемся. Нация в опасности! Ты понял, куда я клоню?
– Понял, Винни! – Лапа кивнул большой головой со слегка кривым носом. – Это когда говорят: «Коренное население пришло в волнение», – верно?
– О господи, ну какое отношение имеет ко всему этому коренное население!.. Хотя… постой-ка, постой- ка!.. Коренное… Коренные американцы… Надо же, черт возьми!.. Очень может быть, что так оно и есть.
– Что это за «оно», Вин?
– Мы ведь не можем подкопаться под этих судей, не так ли?
– Да, все так, Винни.
– Значит, Верховный суд может нас всех спустить в унитаз, согласен?
– Согласен, Вин.
– Ну и зря: такое вовсе не обязательно. Представь – только представь, – что этот идиот индейский вождь, способный вызвать величайший в нашей истории кризис всей системы национальной безопасности, – омерзительнейший тип, вконец испорченная личность, в сердце которой нет ни крупицы любви, а только злоба. Ясно, что к чему? Предположим, что ему тысячу раз наплевать на его диких собратьев с Запада и что он жаждет лишь славы, которую рассчитывает добыть с помощью этого процесса. А мы возьмем да положим этого типа на обе лопатки, и суду не придется рассматривать никакого дела. Со всей этой галиматьей будет покончено раз и навсегда.
– Не знаю, Вин, – возразил неуверенно Туша. – Ты говорил, что великий юрист из Белого дома, – ну тот, с цветными мелками, – сообщил, будто пять или шесть судей выплакали себе глаза, когда читали заявление этого чертова истца. И что они, мол, устроили настоящее молебствие, – ты ведь так и сказал: «Молебствие», – Вин. И я тогда решил навести кое-какие справки. Оказалось, в том обращении речь шла об обмане, мошенничестве и даже об истреблении и доведении до голодной смерти целых племен в Соединенных Штатах Америки. А теперь выходит, что ты и я и еще вот он, Лапа, умнее всех. Я же на самом-то деле не шибко умный, да и у Лапы котелок не очень-то варит. Неужели кто-нибудь из нас может надеяться переиграть этих мозговитых парней из Верховного суда и превратить то дело в чистое дерьмо? Я, во всяком случае, не верю в то, что нам повезет, и поэтому не вижу никакого смысла во всей нашей возне.
– А мы и не ищем смысла, дружище, нам надо лишь найти выход из положения, чреватого национальной катастрофой. Вколоти это в свою дырявую башку. А сейчас запомни: человека, грозящего всем нам бедой, зовут Повелителем Грома. И отправь-ка этих мальчиков Голдфарба в Небраску!
– Небраска… Небраска… Небраска… – нараспев, словно читая ветхозаветные псалмы, долдонил в телефонную трубку Хайман Голдфарб.
Восседая за элегантным письменным столом в своем не менее элегантном кабинете в элегантнейшем отеле Атланты «Фиппс-Плаза», он то возводил очи горе, то поглядывал с любовью на сидевших перед ним мужчину и женщину – стройных, хорошо одетых, средних лет. Впрочем, если придерживаться более точно возрастных показателей, то им обоим давно уже перевалило за сорок, и, следовательно, они были не намного моложе мускулистого загорелого Голдфарба, облаченного в белый полотняный костюм, сидевший как влитой на его внушавшем благоговейный трепет теле атлета.
– Выходит, я вновь должен посылать своих лучших людей в эту забытую богом Небраску, чтобы выслеживать туман, облако пара, называющее себя Повелителем Грома, вождем уопотами? Ведь именно этого вы хотите? По-видимому, мне следовало бы все же стать раввином, чему я, кстати, и обучался, а не футболистом: гоняя мяч по полю, знаний особых не приобретешь. – Предоставив своему собеседнику на другом конце провода возможность высказаться, Хайман Голдфарб время от времени отнимал со вздохом трубку от уха, пока наконец не решил, что пора положить конец словоизлиянию: – Пожалуйста, выслушайте меня, позвольте мне сэкономить ваши деньги, ладно?.. Благодарю вас. А теперь вот что. Если и есть такой вождь – Повелитель Грома, то он неуловим. Мои люди вовсе не утверждают, что его не существует, поскольку стоило им только упомянуть это имя последним оставшимся в этой злосчастной резервации индейцам, как в ответ простерлось молчание, лишь изредка нарушавшееся перешептыванием на языке уопотами. При этом, как я понял из их рассказов, у них было такое чувство, будто они оказались внезапно в капище, возведенном в первозданных лесных чащобах, где спиртного в избытке и Повелитель Грома воспринимается скорее как миф, нежели как реальная личность. В общем, это что-то вроде иконы или племенного божества, чье изображение вырезано на тотемном столбе – языческом объекте поклонения. Едва ли речь идет о существе из плоти и крови. Во всяком случае, что касается меня, то я в это не верю… Вы спрашиваете, что я думаю? Вас это интересует?.. Не надо кричать! Если говорить откровенно, мой легковозбудимый друг, то я полагаю, что сей вождь – Повелитель Грома – фигура исключительно символическая, некий образ… Нет, представления о сексе здесь ни при чем… Так вот, этот образ – своеобразное воплощение неких, вне всякого сомнения, благородных устремлений, обусловленных неблагоприятным в целом отношением нашего правительства к индейцам. Вероятно, кучка ученых-юристов из Беркли или Нью-Йоркского университета откопала где-то какие-то документы с целью поставить в
